Невысокая женщина, закутанная в лиловую ферадже[77], голову и лицо которой закрывали вуали[78], радостно стрекотала, обнимая предводителя исмаилитов. Улугбек смог разобрать только «наконец-то» и «я так рада».
Нукеры тактично отступили, и только русич остался рядом с воркующей парой.
Ибн-Саббах обернулся к ученому:
– Это Зейнаб, моя младшая сестра.
Из узенькой щелки в одеждах в сторону Улугбека стрельнули озорные глаза.
Сомохов, смутившись, попробовал представиться, но девушка, не дослушав его, убежала.
– Вот всегда такая. Егоза! Все бегает да бегает, а ей уже пора о замужестве думать, а не о проказах. – Гассан сокрушенно покачал головой. – Порядок на мужской половине наводила перед моим приездом. Однако, пора и мне в селямлик.[79]
Первый этаж двухэтажного дома занимала большая гостиная, к которой примыкали несколько комнат для гостей. Покои хозяина находились на втором этаже. Впрочем, это разделение было достаточно условным. Обстановка большинства помещений первого этажа была одинакова и поражала простотой: несколько циновок на полу, низкий столик, сундук, лавки, ковры на стенах. У входа иногда стояли кувшины с водой. Улугбек был знаком с бытом тюрок и еще раз удивился тому, как мало в нем изменилось за последнюю тысячу лет.
Перед ним был конак, типичный турецкий дом. Как он убедился через полчаса, их появление не было сюрпризом для его обитателей. Пока воины, приехавшие с господином дома, – а ибн-Саббах был именно господином – быстро таскали привезенные тюки в кладовую, стоявшую в глубине двора, слуги пару раз пронесли мимо ученого большие казаны с булькающим супом и блюда с лепешками. Из кухни, находящейся, по местному обычаю, подальше от дома, доносились многообещающие ароматы плова. Улугбек сглотнул. Ели они ранним утром и ехали без остановок.
Ибн-Саббах, как и положено хозяину, устремился наверх. Остальные не спеша закончили разгружать вьючных лошадей, привели в порядок запыленную одежду и только после приглашения седовласого старичка, распоряжавшегося во дворе, дружной гурьбой двинулись в глубь дома.
Сомохов вместе со всеми разулся у входа и поднялся по лестнице на второй этаж. Далее участники только что закончившегося похода прошли на большую веранду, называемую на арабский манер «хайат»[80], на которую выходили все жилые помещения мужской части второго этажа. Здесь вместо скромных циновок полы были застланы дорогими персидскими коврами, сундуки украшала резьба, на покрашенных стенах висели подносы с искусной чеканкой. На полу стояли невысокие медные столики с фарфоровыми пиалами и медными ложками. Вокруг заботливо уложены груды подушек. Сам хозяин дома восседал на почетном месте в восточном углу.
Люди ели молча, что было непривычно ученому после шумных европейских застолий. Сразу после супа из пшеничной крупы подали блюда с закусками, где высились груды берека, то есть блинчиков, фаршированных мясом и сыром, и маленьких голубцов из виноградных листьев, называемых япрак. Пока мужчины отдавали дань уважения искусству местных поваров, на столе появились казаны с вареной бараниной и подносы с рисовыми шариками, которые использовались наравне с лепешками. Котлы опустели быстро, но на их месте уже стояли подносы с кебабом, кофте и пастырмой и большие блюда с пилавом, то есть пловом. На вкус Улугбека, плов был слишком жирный и перенасыщен специями, но люди, оголодавшие за время длительного перехода, не привередничали.
Наконец принесли десерт: пирожки на меду, халву и лукум. Сам ибн-Саббах запивал сласти холодным шербетом, но для нукеров подали еще кувшины с хотабом, компотом из меда и фруктов, и даже охлажденную бозу, бражку на просе и ячмене, по вкусу напоминающую пиво.
Тут уж народ расслабился, пояса распустились, языки развязались. Соседи начали охотно вспоминать подробности похода, славить вождя, перебрасываться вопросами и обсуждать текущие дела. Хозяин милостиво кивал, поддакивал и изредка вставлял одну-две фразы, поддерживая нить разговора и показывая, что тема ему интересна.
Через полчаса светской беседы под сладкое подали тазы с водой для омовения. Званый обед подошел к концу. Сомохов поднялся вместе со всеми, но Гассан жестом попросил его остаться. Когда за последним нукером закрыли двери, хозяин дома поднялся и подошел к своему пленнику:
– Жизнь – и повозка, и погонщик… Кто мог подумать, что я буду принимать у себя того, кто считает себя врагом избранных?
4
– Вы что, действительно думали, что эта драгоценная вещь будет дожидаться вас в святилище? – Давид плохо выговаривал слова – мешал разбитый рот.
Костя жестом попросил его продолжить, но пленник зашелся в приступе кашля. В горах они здорово промокли, переходя вброд бурную речушку, и теперь итальянца знобило.
– Как только стало известно о приближении огромного латинского войска, святыню перевезли в глубь страны, подальше от варваров. Это же должно быть понятно!
– Куда? – Малышев сильно сомневался в правдивости слов плененного лазутчика.
Тот покачал головой:
– Должно быть, в святилище Уркакан. Это недалеко отсюда.
Костя недоверчиво спросил:
– Ты знаешь туда дорогу?
Давид кивнул.
– И покажешь?
Снова кивок.
Костя подозвал Горового и при нем переспросил пленника.
Тимофей Михайлович задумчиво почесал голову:
– Далеко отсюда?
Итальянец начал считать. Он закидывал голову к небу, кривясь от боли, шевелил губами, потом уверенно выдал:
– Идти придется четыре дня. Может, пять. Святилище находится в горах, последний переход будет трудным.
Горовой долго и оценивающе смотрел в глаза пленнику. Тот выдержал тяжелый взгляд, не опуская глаз.
– Добро! – Казак повернулся к Косте и добавил: – Я этому пацюку[81] не верю ни на грошик, но ежели… Не маем[82] мы права не попытаться.
Подъесаул принял решение. Слова Давида обязательно надо было проверить. Если он говорит правду, то их путешествие приближается к завершению.
– Сколько там охраны?
Давид пожал плечами:
– Обычно два-три десятка стрелков из местных. Во время войны, наверное, кто-то еще мог подойти. Но все равно не должно быть больше полусотни.
Русичи, не сговариваясь, окинули взглядом лагерь. Отряд Горового насчитывал больше двухсот человек, и почти все они были опытными воинами. Эти люди заматерели в боях, умели рвать врага голыми руками. Здесь были и рядовые кнехты, потерявшие своих господ, и небольшие отряды, во главе которых стояли рыцари. Слышалась франкская, немецкая, итальянская речь. Прорвавшись через пустыни и горы, через сражения и стычки, эти люди верили в человека, поставленного над ними волею судьбы. Верили и доверяли его чутью и удаче. Они готовы были идти за ним куда угодно, лишь бы это не противоречило церковным канонам.
А разгром языческого капища – благородное и богоугодное дело. И выгодное.
…Утром отряд повернул обратно в сторону гор.
В первых рядах в окружении четырех охранников ехал связанный Давид, он же Пипо, проводник и дважды предатель. За авангардом шли полторы сотни пехотинцев и телеги, на которых громоздились добыча и припасы отряда. Замыкали движение три десятка всадников во главе с седоусым фламандским рыцарем Венегором.
В двух перелетах стрелы по бокам и впереди отряда на самых быстрых конях двигались дозоры, состоящие из легковооруженных кнехтов. Их задача состояла в том, чтобы упреждать основные силы обо всех опасностях, которых так много встречается на военных дорогах, замечать места, где может таиться засада, и проверять их. Возглавлял разведку Костя.
Ни он, ни подъесаул не доверяли словам разоблаченного итальянца и понимали, что от действий дозоров зависит сейчас очень многое. Новоиспеченный проводник выглядел забитым и испуганным, но вполне возможно, что это была только игра. Так что повышенная огневая мощь на переднем крае была ой как необходима.
Костя держал «Суоми» на луке седла, готовый в любой момент обрушить на врага шквал свинца.
Сам Горовой находился рядом с повозкой, на которой в распакованном состоянии был установлен их главный калибр, «Адам». Над заряженной пушкой с плошкой, полной тлеющих углей, сидел Тони. Рядом примостился Чуча с заряженным арбалетом. По бокам со стрелами на тетивах луков шли оба валлийца.
Впереди, по словам местных, было небольшое селение, в котором крестоносцы намеревались разжиться лошадьми и провиантом.
В полдень из-за холма, в объезд которого следовал отряд, вылетели трое всадников авангарда. Первым был Костя.
– Там бой!
Колонна остановилась. Запыхавшийся Малышев, осадив коня, продолжил:
– Селение захватил кто-то из наших, из паломников. Теперь мусульмане пробуют их выбить оттуда.
Вокруг загомонили.
– Тюрков много? – задал вполне резонный вопрос рыцарь Тимо.
