некуда. Я в прямом смысле избитая и изнасилованная у ног собственного мужа.
— Ну, что, Мира, сейчас ты не такая дерзкая?
…
— Молчишь? Молодец. Именно так должна вести себя послушная жена. Слушать своего мужа, молчать и безропотно выполнять приказы.
Он снял обёрнутое вокруг бёдер полотенце. Надел домашние штаны на голое тело, не вспоминая о трусах. После чего присел на корточки подле моей головы и наклонился ниже, удерживая меня за подбородок, жадно разглядывая лицо:
— Я вернусь через десять минут. Ты, дорогая жена, останешься лежать в этой же позе, не встанешь, не шевельнёшь даже пальцем. Ослушаешься, что ж дело хозяйское, но на твоём месте я не стал бы рисковать. Мы ведь уже выяснили, что ты помнишь на какие подвиги способен мой ремень. И в этот раз ни я, ни ремень тебя жалеть не станем.
После он поднялся и вышел из спальни, унося с собой ненавистный запах чистоты. Свежесть, пробуждавшая не желание втянуть носом благоуханный аромат, а накатывающую гнусную тошноту… и презрение. Невыносимое презрение к ублюдку, называвшего меня женой, презрение к самой себе, всей ситуации, в которой мы оказались. Я смиренно лежала, позволяя боли скользить вокруг тела, а мыслям вяло трепыхаться в голове. Я не уверена, что после сегодняшнего вечера буду способна когда-нибудь заговорить с человеком, который по непостижимому умозаключению в своих воспалённых мозгах до сих пор считал нас семьёй. Прошло не так много времени до того, как он вернулся. Раздался характерный звон и краем глаза я заметила, что Гера пристроил на комод графин с янтарной жидкостью и два бокала, один из которых остался стоять там же сиротливо пустым, второй он заполнил почти наполовину и сразу сделал большой глоток. После чего сел в излюбленное кресло и вытянул ноги, закинув одну на другую.
— Знаешь, Мира, мне безумно нравится, когда ты покорна как сейчас и молчишь. Как хорошо наконец не слушать лживый поток признаний, льющийся из твоего рта безостановочно. Меня тошнит от твоей двуличности, жена. Раз ты не способна совладать со своим сучьим характером, значит мне придётся сделать это за тебя. Хотя может это я плохой муж и не удовлетворяю свою молодую, темпераментную жену. Если она находит правильным для себя флиртовать с посторонними мужчинами. Что скажешь, Мира, это так? Дело во мне?
Я продолжала молчать, бестолково таращась вокруг себя. Тело начало затекать от однообразной позы, но страх наказания за ослушание пока перевешивал. Гера сделал ещё один глоток, почти полностью осушив бокал. Даже причмокнул, смакуя дорогой алкоголь. Вскоре вернув опустевшую тару на комод, он подошёл ко мне и опустился тут же. Ласковым, даже нежным движением пальцев он отвёл с моего лица налипшие пряди волос. Затем невесомо огладил губы, случайно задевая ранку в уголке рта, на что я невольно поморщилась.
— Скажи, Мира, дело во мне? Я не удовлетворяю тебя? — неподдельное прямодушие и искренняя непосредственность, которую демонстрировал изверг, убивала не меньше, чем всё произошедшее раньше. Мне хотелось отчаянно загоготать в его лживое лицо. Не может человек изнасиловавший свою жену, задавать вопросы с невинным выражением глаз. Это низко, мерзко, подло, отвратительно. Из нас двоих: двуличность — не моя черта характера. Но я молчала, хлопала ресницами, смотрела в его глаза, снова и снова не оставляя попыток растопить или раскрошить лёд, чтобы добраться до его души, заточённой в плен. И я даже не удивилась тому, что мои жалкие усилия привели к прямо противоположному эффекту. Что-то похожее уже было.
— Не смей давить на жалость, никчёмная стерва. Ты не достойна жалости, Мира.
Он резко вздёрнул моё избитое тело и перевернул, вынуждая встать на четвереньки, а меня вдруг повело, в глазах потемнело и закружилась голова, неудивительно, что я неуклюже завалилась на бок. Муж взбесился сильнее, зарычал. Отвесил оплеуху, попавшую по скуле.
— Стой ровно, дрянь, — вслед прилетел бешеный, разъярённый окрик.
Руки и ноги дрожали, но я пыталась зацепиться ногтями за ворс ковра, будто он способен удержать меня от падения. По инерции расставила колени шире, чтобы не упасть. Как неожиданно ладонь ласково огладила макушку и низкий хриплый голос прошептал на ухо:
— Умница, малышка.
Он сдирал с меня остатки платья и белья, попутно оглаживая ноги в чулках, переходил на обнажённую попу и затем поднимался выше по позвоночнику до самой шеи. Небольшой массаж позволил ослабить напряжение в плечах.
— Вот видишь, Мирочка, какой ты становишься шёлковой. Можешь ведь если захочешь. Но видимо я неправильно прошу, или я недостаточно хорош для тебя, чтобы ты выполняла мои просьбы. Так? — он собрал волосы на затылке и потянул, запрокидывая голову назад.
— Больно, — я кое-как вытолкала наружу первое слово через пересохшее горло и распухший язык.
— Больно — это хорошо, Мира. По-другому, к моему большому сожалению, ты не понимаешь.
Он снова потянул за волосы и одновременно отвесил смачный шлепок по ягодице. Но та боль была ничем по сравнению с тем, каким огнём горела промежность. Поэтому я лишь прикрыла веки, безмолвно отдаваясь на волю судьбе.
— Наверно тебе нравится, когда больно, если ты постоянно нарываешься, жена. Могла бы просто попросить. Разве я не всё для тебя делаю, Мира? — после каждой фразы ягодицу обжигал следующий удар. — Я опрометчиво полагал, что, давая тебе больше свободы, не выставляя жёстких рамок и ограничений, сделаю тебя счастливой. Но видимо моё благодушие, ты приняла за слабость, Мира. А это не так. Совсем не так. Не родилась та шлюха, которая своей щелью сможет командовать мной. Такого отребья пруд пруди. Стоит поманить крупной купюрой, и любая из вас готова раздвинуть ноги по первому требованию, не утруждаясь понять, что из себя представляет тот, кто долбит ваши разбитые дырки.
Мне казалось даже его хлёсткие удары по коже ягодиц были не способны вызвать боль в отличие от обидных слов, каковые с лёгкостью вспарывали моё вывернутую наружу обнажённую душу. Поэтому я со всех последних сил своего сознания мысленно рванула к недавней странной комнате без окон и дверей, дарившей ощущение безопасности, несмотря на замкнутое пространство. Беспорядочно мечась в мыслях, я толкалась во множество дверей, мною было проверено бессчётное число входов и выходов, но мне была нужна только одна. Та единственная, где звучала детская песенка, где по-домашнему уютно. Где серые обшарпанные стены, отсутствие окон и дверей, тусклый свет из неисправной лампы совсем не пугали, а напротив дарили покой и безмятежность. Именно там я мечтала оказаться прямо сейчас, во что бы то ни стало, какую бы плату впоследствии не взяла с меня таинственная
