Таково было влияние кронштадтской «побудки» на инициаторов этой операции, и мы можем считать его нашей политической и моральной победой.
Что касается вещественных итогов налета, то выше был показан своеобразный баланс потерь не в пользу интервентов. К этому надо добавить, что девять лет спустя Эгар мог позволить себе в ограниченной среде военно-научного королевского общества сказать: «К этому времени все наши предприятия против большевиков уже стоили нам 70 миллионов фунтов стерлингов».
Английский народ, конечно, об этом не знал.
Невольно возникает вопрос: зачем были истрачены такие громадные средства, выжатые из налогоплательщиков, причем истрачены безрезультатно? Принося тяготы и страдания советским людям, подобные операции не могли остановить победного строительства первого пролетарского государства.
Последнее замечание.
Всем известно, что для советской доктрины главной ценностью являются не фунты стерлингов, а люди. Если подвести итоги операции под этим углом зрения, то оказывается, что кронштадтцы потеряли двух человек (один на «Памяти Азова» и один на «Андрее Первозванном»), а британский флот сгоревшими и убитыми — девять, взятыми в плен — тоже девять.
Пленные, после того как залечили у нас свои раны, были обменены на советских граждан. Остается открытым вопрос, заданный балтийским электриком Качкиным: ради чего сгорели три молодых и храбрых лейтенанта и шесть не менее отважных и здоровых матросов, брошенных британской политикой под дула советского дозорного миноносца «Гавриил»? Очевидно, ради политики твердолобого правительства Великобритании, по секретной директиве которого адмиралтейство тайком послало эти катера на Балтику.
Воровато пришли они в Бьорке и спрятались в Териоках, где втайне задумали операцию, торопясь, чтобы комитеты «Руки прочь от России» не смогли сорвать их планов. Скрытно напали, потеряв людей и катера. А те, которые уцелели или избежали плена, повернули вспять и позже тайком ушли в Англию. Секретно выдавали награды, скрывая от народа действия флота, и стыдливо обошли этот эпизод в официальной истории: нечем было гордиться.
Это и есть подлинный итог кронштадтской «побудки».
А. С. Новиков-Прибой
«Коммунист» в походе
Бывший «Михаил Лунд», а ныне «Коммунист», принадлежащий Государственному балтийскому пароходству, целую неделю гостил у себя на родине — в Зундерландском порту, где тридцать два года тому назад появился на свет. Целую неделю развевался на нем красный флаг, дразня англичан. Наконец все было готово: трюмы до отказа наполнены углем, вновь приобретенный якорь поднят на место, пары разведены, все формальности с берегом окончены. Можно трогаться в путь. Нам предстоит пересечь два моря — Северное и Балтийское, чтобы доставить груз в Ригу.
Утром четырнадцатого ноября английские буксиры вытянули наш пароход на морской простор. А когда отдали концы, на мостике звякнул машинный телеграф, передвинув стрелку на средний ход. Корабль загудел, посылая прощальный привет крутым берегам Шотландии. А потом, взяв курс на зюйд-ост 62° минус 17° на общую поправку, устремился вперед полным ходом. Ветер был довольно свежий, но он дул в корму, увеличивая только скорость судна.
У камбуза смеялись матросы:
— С попутным ветром враз доберемся до Кильского канала.
— Через двое суток будем пробовать немецкое пиво.
На это кок, немец, всегда хмурый и такой серьезный, точно занятый изобретением вечного двигателя, отрицательно покачал головой.
— Нельзя так гадать.
— А что?
— Мы в Северном море, А оно может надуть, как шулер. Знаю я…
Кок замолчал, мешая суп в большой кастрюле.
Боцман, громаднейшие сапоги которого казались тяжелее самого хозяина, ходил вместе с другими матросами по верхней палубе, заканчивая найтовку предметов. Плотник, широкоплечий, с жесткими усами, опуская в водомерные трубки фут-шток, измерял в льялах воду. Покончив с этим, он поднялся на мостик и доложил вахтенному штурману:
— В трюмах воды — от пяти до семи дюймов.
— Хорошо.
Серые облака заволакивали синь. Катились волны, подталкивая корму. «Коммунист», покачиваясь на киль, шел ровным ходом.
На корме крутился лаг, жадно отмеряя мили пройденного расстояния.
На второй день с утра ветер стал затихать. Прояснилось небо. По-осеннему холодно светило солнце.
Матросы, свободные от вахты, ютились на машинном кожухе, около дымовой трубы, где было тепло. Я уже не раз слушал здесь их разговоры. Вспоминали о недавнем прошлом, когда вихри революции перебрасывали людей с одного фронта на другой, — от Балтики к берегам Белого моря, из холодных равнин Сибири на могучие хребты знойного Кавказа.
— Да, горячее время было, — заключил один.
— Думали, что никогда и конца не будет.
И сейчас же заговорили о другом.
— Эх, что-то наши жены теперь поделывают в Питере… — вздохнул пожилой матрос.
Молодой кочегар, игрок на мандолине, тряхнув кудрявой головой, весело засмеялся.
— Вот у меня хорошо: нет ни жены, ни постоянной зазнобы. Я люблю, пока лишь на якоре стою.
Боцман о своем мечтал. Он доволен был тем, что пароход шел в Ригу. Там живет его родная мать, с которой он не виделся четырнадцать лет.
— Неужели за это время ни разу дома не побывал? — осведомился я.
— Нет.
— Почему?
— Да все плавал. Я с малых лет по морям скитаюсь.
На мостике попеременно прохаживались штурманы, довольные хорошей погодой. Иногда слышался оттуда свисток и голос:
— Вахтенный!
— Есть!
— Как на лаге?
Матрос бежал к корме, заглядывал на циферблат лага и возвращался на мостик с докладом.
— Восемьдесят два с половиной.
Штурман открывал вахтенный журнал и записывал.
После обеда погода начала быстро портиться. Ветер свежел. Завыли вентиляторы, послышался свист в такелаже. Из-за горизонта без конца выплывали облака и заволакивали небо, неслись быстро и низко. Старые моряки строго посматривали вокруг.
— Кажется, трепанет нас…
Другие утешали:
— Ничего. Не то видали. Выдержим…
А к вечеру, постепенно нарастая, разразилась буря. Надвигалась ночь, бесконечно долгая, угрюмо-холодная. Северное море, озлобляясь, стало сурово-мрачным. Пароход наш начал кланяться носом, точно прося у стихии пощады для своей старости. Но отовсюду веяло жестокой неумолимостью. Вздыбались воды и, взбивая пену, заклокотали. Седоволосые волны полезли на палубу, ощупывая и дергая каждую часть корабля, точно испытывая, основательно ли все укреплено.
