шеи, Лэннери горько подумал, что некоторые уроки жизнь преподаёт слишком поздно.
– Даже жаль тебя убивать, – задумчиво протянул Мард, и на миг удивление проснулось в душе Лэннери, но всё тут же встало на свои места: – А знаешь, почему? Когда работаешь с ещё живой феей, зелья получаются лучше. Так говорил учитель. Я ему верю на слово, но тебя сначала убью. А вот как поступить с твоей подружкой, ещё посмотрю.
Лэннери молчал и косился на свою палочку, вдавленную в землю чужим сапогом. А потом услышал спокойное, равнодушное:
– Ладно, крылатый. Довольно пустой болтовни. Умри!
Лэннери инстинктивно закрыл глаза, ожидая, что клинок вспорет кожу и войдёт в горло с такой же лёгкостью, как сам Лэннери разрезал нечисть лучами на две половинки. Миг, другой… Стук сердца Лэннери, казалось, разносился по всему лесу. Глухой звук удара… лезвие куда-то пропало… звон металла у ног. Лэннери в недоумении распахнул глаза.
Мард, стоявший перед ним, повалился вбок, как брунес под топором дровосека, и взору открылась Беатия с увесистой палкой в руке. На губах её бродила застенчивая улыбка, ресницы трепетали.
– Вы были так заняты, что мне удалось подкрасться незаметно, – вздохнула она. – Думала уменьшиться и просто послать в него луч, но так… эффектнее, правда, Лэн? И мне не пришлось тратить время на то, чтобы вынуть Мирану из тайника и произнести пару заклинаний. Столько всего под ногами валяется… грех не использовать.
– Это верно, – Лэннери отодвинулся от меча, борясь с желанием расцеловать фею в веснушчатые щёки, губы… и даже в «тайник» под платьем. Не время для благодарностей, да ещё такого рода!
– Убьём его? – Беатия ткнула палкой в сапог Марда. Тот не пошевельнулся; Лэннери нагнулся над ним и, преодолев отвращение, пощупал волосатое запястье – жив.
– Нет, – возразил он, обдумывая внезапно пришедшую в голову идею. – Свяжем. Я хочу задать ему несколько вопросов.
Беатия кивнула и хищно улыбнулась.
Глава XVII
Клубок действительно оказался собранным из седых прядей Белой Наставницы, которые черномаг полностью срезал у неё с головы. Лэннери вспомнил причёску Наставницы – великолепный узел, блестевший серебром в свете дня, – и не смог представить себе фею стриженой, жалкой, лишённой всего, даже волос. Он покрутил клубок в руках, затем бережно положил на траву, повернулся к Марду, который привычно скалил зубы.
– Это всё, что ты можешь нам рассказать?
– А что ещё? – Мард, крепко-накрепко привязанный к дереву серебристыми путами, сплюнул так лихо, что попал Лэннери на башмак. Тот брезгливо отступил. Впрочем, башмаки и так придётся менять, они стали почти чёрными от лесной земли, смешанной с остатками рвоты Беатии.
– Например, то, что ты знаешь о своём господине и учителе, – Беатия стояла перед пленником, склонив голову набок, и постукивала по ладони палочкой. В свете заходящей Белой Звезды спутанные волосы феи мягко светились, казались воздушными и неземными.
Мард скривил рот.
– Я ничего не знаю, крылатая. Убей меня, и дело с концом.
Лэннери тоже не видел никакого смысла в этом допросе. Ученик, фанатично преданный черномагу, ни за что не выдаст его тайн, даже если бы знал каждую из них. Беатия приблизилась к Лэннери, взяла его за руку и заговорила на фейском языке:
– Он в наших руках. Мы можем отплатить ему тем же, что они сделали с Наставницей. Я уверена, они пытали её.
Лэннери резко выдернул руку, повернулся и встал лицом к лицу с Беатией. Брови её сдвинулись, губы плотно сжались, и в чертах проступила решимость, какой он ещё не видел. Не верилось, что они учились в одной и той же Школе, и Лэннери почему-то легко усвоил то, что нельзя, недопустимо пытать врагов, а Беатия – нет. Да, он мечтал о долгой и кровавой расправе с черномагом-нечистью, но то мысли, а в реальности Лэннери, скорее всего, быстро прикончил бы эту тварь на месте несколькими лучами.
– Послушай, – начал он, но Беатия всплеснула руками:
– Опять! Опять ты хочешь проявить это никому не нужное милосердие! Лэн, опомнись. Это война, а на войне допустимо всё. Это не учёба в Школе! Смотри, ты вышел с ним на честный поединок и мог погибнуть, а потом он и до меня добрался бы! Они пользуются нашими же слабостями, чтобы истребить поодиночке! Как ты не понимаешь, Лэн?!
Её голос стал низким, яростным, и Лэннери почувствовал, что ещё немного – и эта ярость пополам с болью обожжёт его, как огонь. Он отступил, бездумно взглянул на небо, провожая глазами Белую Звезду и думая, как успокоить Беатию. И вдруг застыл, чувствуя, как незримые ледяные пальцы бегут по спине, а сердце замирает, пропуская удар.
– Звезда! На ней больше трещин! Посмотри, Беатия!
Она вскинула голову. Казалось, что Белая Звезда вот-вот расколется на части, а потом… что будет потом? Мир зальёт темнота до появления Золотой Звезды?
Голос Марда – насмешливый, с ноткой фальшивого участия – ворвался в мысли Лэннери:
– Что, небось случилось что-то с вашими дружками?
Аргален, толстый, нелепый, неуклюжий, со своими вечными свитками под мышкой и рассказами о прошлом; Ирлани, капризная рыжая фея, всегда лучше знающая, как поступать, с громким и недовольным голосом. «Дружки». Соратники.
Лэннери шагнул к Марду и, размахнувшись, изо всех сил впечатал кулак в оскаленные белые зубы. Хрустнуло, потекла кровь, голова Марда стукнулась обритым затылком о дерево; Лэннери равнодушно наблюдал за тем, как тот с усилием выпрямился, сплюнул зуб на траву и выругался.
«Лэн?» – беспокойно зазвучал в ушах голос Айи. Не отвечая, он обернулся к поникшей Беатии:
– Делай с ним, что хотела. Я разрешаю, как будущий Наставник. Равновесие перекошено так, что от твоих пыток ничего не изменится, зато мы можем узнать что-то новое.
Беатия преобразилась, сверкнула своими голубыми глазами, облизнула пухлые губы и медленно, почти любовно погладила свою палочку:
– Мирана, приступаем.
– К чему… приступаем? – прохрипел Мард, сплёвывая на землю, и тут же новый луч выбил ему ещё один зуб. Пленник выпучил глаза, давясь кровью. Лэннери отступил на шаг, прислонился к дереву и скрестил руки с палочкой на груди.
– Следи, чтобы не захлебнулся, – услышал он собственный бесстрастный голос. Беатия кивнула, не глядя. Вся она, казалось, трепетала от наслаждения, предвкушая пытку, но сейчас Лэннери не испытал омерзения. Он вообще ничего не испытывал, будто у него на глазах принялись мучить
