Каледин захватил Ростов. Загарцевали офицерские карательные отряды. Нагайки — давнее, испытанное средство — мало уже помогали. В дело вступили шашки. Обожгла придонские пески шахтерская алая кровь…
Ростовские большевики ушли в глубокое подполье.
Встала необходимость во властной руке, какая могла бы объединить революционные силы казачества, оболь-шевиченные в осточертевших окопах, возглавить борьбу за установление и защиту Советской власти на Дону.
Рука такая нашлась. Вызов своей столице бросил Донецкий округ. 10 января 1918 года в станице Каменской собрался съезд фронтовиков. Съезд избрал казачий Военно-революционный комитет. Новочеркасску тотчас предъявили ультиматум: власть в Области Войска Донского от войскового атамана переходит в ВРК. Ультиматум подписали подхорунжий Подтелков и прапорщик Кривошлыков.
Из Новочеркасска Петр Красносельский добирался пешком. Чудом не попал в лапы калединской комендатуры. На станции Глубокая у него на глазах арестовали Виктора Ковалева, делегата от шахтеров Второго Всероссийского съезда Советов. Он, Петр, не делегат, но случился в те дни в Питере по заданию Ростово-Нахичеванского комитета РСДРП (б); вместе с питерцами ходил на Зимний. Там-то, в Смольном, они и столкнулись с Ковалевым; две недели тряслись в одном вагоне, наговорились за дорогу. Спасла случайность. Выскочил за кипятком. Вернулся, а Ковалева выталкивают в тамбур вооруженные казаки; с ним увели и других делегатов, четверых. Встречал в Ростове, в комитете, одного — кайенского казака, Кудинова Семена. По всему, ехал шпик. Пришлось давать тягу…
Утренние улицы Ростова кишели народом. Толпились у лавок, возле горластых мальчишек-газетчиков; как и всегда по утрам, грохотали порожнем по булыжнику ломовые. Трамваи не ходили; пришлось топать и по городу. Ближе к центру, по Большой Садовой, зачастили военные — малыми группами, строем, патруль с нарукавными повязками. Питерские события, казалось, не докатились сюда; вот разве продавцов газет осаждают настойчивее. Тут же шелестят бумагой, пробегая заголовки. Читают молча, сосредоточенно, не отзываясь на вопросы любопытных. Среди военных больше золотопогонников.
Какую охраняют власть? Летом еще красовались на мундирах алые банты; теперь золотые погоны без них выглядят натуральнее.
Да и лица, бритые, холеные, утратили мягкость, добродушие — игра в революцию была временной, как и власть Керенского. Сказывается близость Новочеркасска…
В глухой аллейке городского парка Петр облюбовал скамейку. Меж облетевших деревьев проглядывала ротонда — вычурное, круглое двухэтажное здание. В ней размещался Ростово-Нахичеванский комитет большевиков. Недель пять назад обрешеченную стеклянную дверь покидал открыто; сейчас она показалась ему нежилой. Время нераннее, а людского движения не видать. Сутками заседают комитетчики. Что же случилось? Вроде не встречались на улицах и казачьи разъезды.
Ломал Петр голову, обшаривая карманы. Всю ночь без курева. Пожалел о сумке, брошенной в вагоне; там оставалась осьмушка и зачерствевший ломоть пшеничного хлеба — выменял у казачки на новые портянки.
Ветер крутил под ногами опавшую листву, сорил в глаза. Прикрываясь ладонью, Петр серчал; томимый недобрым предчувствием, матился вслух. Не хотелось идти и в казармы, не повидавшись с комитетчиками. Надо доложить и поделиться виденным в Питере; особо тревожило вчерашнее — арест делегатов. Наверняка не дошло сюда, в Ростов…
— Кого так смачно кроешь, земляк?
Офицер! Вскочил по въевшейся привычке.
— Без чинов давай. Васильченко совсем заждался.
Неловкость испытал Петро. Здороваясь, отводил взгляд от засаленного погона Алехина. Познакомились они недавно, на окружной конференции; Алехин служит в 39-й Туркестанской дивизии, занимает пост военного коменданта на станции Торговая. Это и сблизило их — хутор Казачий, куда перед самой войной переехала его семья, располагался неподалеку от Торговой. Как «земляка» Алехина и представил ему Васильченко, председатель городского комитета. Сам-то и не бывал еще на новом местожительстве. С весны уже в 249-м запасном пехотном полку, расквартированном в Ростове. Будучи членом полкового комитета, тесно связал себя с ростовскими большевиками. Летом, по настоянию Временного правительства, 249-й полк ушел на румынский фронт, а он, Петр, не оправившись после ранения, был причислен к выздоравливающей команде. С того дня полностью отдался партийной работе.
— С поезда, что ли? — допытывался Алехин. — Каким же? Я тоже с вокзала… Ночью Семен Филиппович звонил в Торговую, вызвал вот…
Петр с опаской кивнул на ротонду:
— Не съехал комитет в другое место? Сижу и гадаю… Ни единой души.
Покуда не съехал… — Алехин, взглянув на карманные часы, поспешно упрятал их. — Васильченко сюда не велел. Я случайно увидал тебя. Иди за мной. Подальше держись…
Не упускал из виду выгоревшую на темени защитную фуражку. Пересек многолюдную Садовую улицу. На спуске к Дону фуражка потерялась. Прибавил шагу. Алехин дожидался за углом, делая вид, что читает вывеску сапожной мастерской. Нырнул за ним в тесный дворик.
В подслеповатой прихожей его встретил Васильченко. Обрадованно обхватил крепкими руками, басил в ухо:
— Крест, Петро, поставили. Ей-бо!
— Рано хоронишь, Семен Филиппович.
— А что изволишь думать? Все сроки прошли. На Зимний хоть хаживал?
— Довелось…
— Добре. А у нас дела поганые… Новость! Вчера Каледин арестовал наших делегатов. С поезда снял. Ковалева, Кудинова, Щаденко…
— В одном вагоне с ними ехал…
— Ну?! Погоди, потом обскажешь. Раздевайся. Товарищи тут, уже отпускаю…
В светелке, обставленной фикусами да бессмертником на подоконниках, сидел народ. Не комитетчики. Человек восемь. Все в военных обносках — свой брат, окопный; Алехин, в офицерском, при погонах, выглядел чужаком. На столе пузатый самовар, начищенный кирпичом. Явно для отвода глаз — до чашек не притрагивались. Видать, заседают
