Во время учебных поездок в кинотеатры молодые северокорейцы нередко впадают в панику, когда в зале гаснет свет, считая, что в темноте их могут похитить. Их удивляет южнокорейский язык, засоренный множеством американизмов типа сёпхинг (шопинг) или кхак-тхе-иль (коктейль).
Они не могут поверить, что деньги можно хранить на пластиковых кхыредит кхады (кредитных картах).
Они страдают несварением, попробовав пиццу, хот-доги и гамбургеры, т. е. стандартную для южнокорейских подростков еду. К тому же результату приводит и поедание слишком большого количества риса, ставшего в голодные годы пищей северокорейских богатеев.
Одна ученица Хангёрэ отравилась, перепутав жидкий кондиционер для белья с зубным эликсиром. Другая попыталась испечь хлеб из… стирального порошка. Многие приходят в ужас, впервые слыша шум стиральной машины.
Кроме паранойи, умственной отсталости и зачастую технофобии, перебежчики страдают от вполне излечимых, но почти забытых в Южной Корее заболеваний. Чун Чжон Хи, 10 лет занимающая в Ханавоне должность старшей медсестры, рассказала мне, что у северокорейских женщин часто обнаруживаются кисты и гинекологические инфекции. Очень много больных туберкулезом, масса перебежчиков страдают хроническим несварением и гепатитом Б. По словам Чун Чжон Хи, диагностировать наличие таких достаточно обычных заболеваний нередко оказывается сложно в силу того, что беженцы не привыкли пользоваться услугами врачей, которые задают много личных вопросов, и относятся к ним с крайней подозрительностью. У мужчин, женщин и детей наблюдаются серьезные проблемы стоматологического характера, вызванные хроническим недоеданием и нехваткой кальция в питании. Половина денег, выделяемых Ханавону на медицинское обслуживание беженцев, тратится на зубное протезирование.
Едва ли не подавляющее большинство прибывающих в Ханавон беглецов выбирается на волю с помощью южнокорейских агентов подпольных сетей. Эти посредники с нетерпением дожидаются момента, когда перебежчики наконец пройдут процесс адаптации в транзитном центре и начнут получать от правительства денежное пособие. Именно тогда они начинают требовать у них оплаты своих услуг. И, как сказала мне Чун Чжон Хи, еще одним источником мучения для временных жителей Ханавона являются как раз мысли о том, что им вскоре придется отдавать долги.
Шину не надо было беспокоиться ни о расплате с посредниками, ни о своем физическом состоянии: за полгода спокойной жизни и регулярного питания в шанхайском консульстве Южной Кореи он поправился. Но его так и не отпускали ночные кошмары, которые становились все страшнее и являлись все чаще. Шин обнаружил, что не может примирить свою нынешнюю жизнь со страшными образами Лагеря 14, без конца крутившимися у него в сознании. В какой-то момент медики Ханавона поняли, насколько разрушилась психика Шина, и перевели его на лечение в психиатрическое отделение близлежащей больницы. Шин провел там два с половиной месяца на успокоительных лекарствах. Часть времени он просидел в изолированном боксе.
Еще в шанхайском консульстве Южной Кореи Шин начал вести дневник. Психиатры посоветовали ему не бросать этого занятия, надеясь, что это поможет ему избавиться от того, что было названо ими синдромом посттравматического стресса.
Шин о своем пребывании в больнице не помнит почти ничего. Ему запомнилось только то, что ночные кошмары медленно, но верно сошли на нет.
Выписавшись, он переехал в маленькую квартирку, купленную для него Министерством Объединения в полумиллионном городе Хвасоне, расположенном в 50 км от Сеула в холмистой местности у Желтого моря почти в центре Корейского полуострова.
Первый месяц Шин почти не выходил из квартиры и в окно наблюдал за повседневной жизнью Южной Кореи. В конце концов он все-таки набрался смелости выйти на улицу. Он сравнивает этот процесс привыкания с медленным ростом ногтей. Шин не понимает, почему и как все это происходило, но знает, что это было именно так.
Начав регулярно выходить в город, он записался на водительские курсы. По причине недостаточного словарного запаса он дважды проваливал письменный экзамен на права. Шин обнаружил, что не может найти интересную работу и удержаться на тех местах, что ему предлагали. За это время ему довелось поработать и сборщиком металлолома, и гончаром, и продавцом небольшого местного универмага.
Ханавонские специалисты по профориентации говорят, что такое случается с абсолютным большинством беглецов из Северной Кореи. Чаще всего они считают, что их проблемы сможет решить южнокорейское правительство, и не понимают, что ответственность за опоздания на работу и ненадлежащее выполнение обязанностей теперь придется нести именно им. Очень часто беженцы бросают работу и открывают какой-нибудь заведомо провальный бизнес. Многие открыто возмущаются социальным неравенством, царящим в Южной Корее. Чтобы найти работодателей, готовых мириться со всеми странностями поведения перебежчиков с Севера, Министерство Объединения платит компаниям, рискующим нанимать их на работу, до 1800 долларов в год.
Шин долгими днями сидел в своей однокомнатной квартирке и временами впадал в полное отчаяние от одиночества. Он попытался найти своего старшего дядю Шин Тхэ Сопа, чей побег в Южную Корею после Корейской войны и был преступлением, за которое в Лагерь 14 была отправлена вся их семья.
Но Шин знал только его имя, и из государственных органов ему ответили, что по этому имени информации найти не удалось. В Министерстве Объединения же сказали, что они способны разыскать только тех, кто зарегистрировался в базе данных, чтобы воссоединиться с потерявшимися родственниками. Шин бросил поиски.
Один из психиатров познакомил Шина с консультантом Центра сбора данных о нарушениях прав человека в Северной Корее, базирующейся в Сеуле неправительственной организации. Этот человек посоветовал Шину превратить свой «терапевтический» дневник в книгу воспоминаний. Шин послушался совета, и в 2007 году Центр опубликовал мемуары на корейском языке. Работая над книгой, Шин стал проводить почти все свое время в сеульском офисе Центра сбора данных, где ему предоставили комнату для ночлега, познакомился и подружился с сотрудниками Центра.
Когда по Сеулу расползлись слухи о том, что он родился в трудовом лагере, откуда никто никогда не выходил живым, с ним начали искать встречи многие известные на Юге активисты-правозащитники. Его рассказы проверялись и перепроверялись бывшими зэками, бежавшими на Юг лагерными охранниками, юристами, журналистами и пр. Его знание внутренней механики лагерной жизни, исполосованное шрамами тело и вечно затравленный взгляд убедили специалистов в его искренности… и все признали его первым северокорейцем, сумевшим сбежать из тюрьмы для политзаключенных и добраться до Южной Кореи.
