и злом, верностью долгу и предательством.
* * *
В системе управления централизм играет важную роль. Тем более неизбежен централизм в деятельности органов безопасности, руководимых из единого центра и, по сути дела, являющих собой военную организацию. Вместе с тем полная зависимость периферии от центра, действие только по его указанию, чрезмерное опекунство связывают руки исполнителям, губят инициативу, насаждают приспособленчество, волокиту и дух казенщины, наносят прямой ущерб интересам дела. Негативную сторону «зацентрализованности» я особенно ощутил, работая далеко от Москвы, за границей.
В августе 1974 года советские военнослужащие на контрольно-пропускном пункте задержали американского сержанта, пытавшегося в багажнике собственной автомашины вывезти за крупное денежное вознаграждение из Восточного в Западный Берлин гражданина ГДР.
Считая, что содействие в совершении преступления местному жителю затрагивает государственные интересы, власти ГДР поставили перед командованием ГСВГ вопрос о передаче им задержанного американского сержанта для проведения расследования.
С самого начала была видна юридическая неправомерность постановки вопроса. Просьба властей ГДР вступала в противоречие с действовавшими Потсдамскими соглашениями, наделявшими правом разбирательства с американскими, английскими и французскими военнослужащими в подобных ситуациях только советское командование. Передача задержанного сержанта властям ГДР создавала прецедент, оправдывающий аналогичные действия властей ФРГ в отношении советских военнослужащих.
Казалось бы, вопрос ясен. Главнокомандующий Группой советских войск в Германии, облеченный высокими полномочиями и правами, опираясь на положения Потсдамского соглашения, мог без промедления лично принять единственно правильное решение и в просьбе властям ГДР отказать. Однако в инцидент вмешалась Москва, подняв решение вопроса на самый высокий правительственный и партийный уровень.
Шли дни и недели. Власти ГДР, руководство МГБ республики, проявляя нетерпение, почти ежедневно оказывали давление на командование и органы военной контрразведки, настаивая на принятии окончательного решения. Мы отбивались, как могли, стараясь не обострять отношения.
Наконец, в сентябре пришла из Москвы долгожданная телеграмма за подписью А. Громыко. В ней сообщалось, что Политбюро ЦК КПСС, рассмотрев просьбу властей ГДР, приняло решение воздержаться от передачи американского военнослужащего. Мотивы отказа излагались те же, что я уже упоминал. Телеграмму, помнится, доставили на Магдебургский полигон, так как там в это время проходили показательные учения для партийно-правительственного руководства ГДР. Прямо на полигоне были лично ознакомлены с телеграммой Э. Хонеккер, В. Штоф и Э. Мильке. Спустя некоторое время советская сторона передала сержанта американскому командованию с официальным протестом на его противоправные действия.
Линия на строгое администрирование, проводимая высшими партийными и государственными органами страны, давала себя знать и в управленческой деятельности руководства и аппарата КГБ. От Управления особых отделов КГБ по ГСВГ Москва требовала докладов и отчетов по мелким, второстепенным вопросам, направляла представителей центра для оказания помощи и разбирательства с происшествиями и в тех случаях, когда достаточно было своих сил и опыта на месте.
Приведу в этом плане характерный пример. Как-то начальник штаба ГСВГ на встрече с офицерами американской военной миссии связи вручил им в качестве сувениров значки Советской армии «Гвардия». Возможно, этого и не следовало делать, но сам случай, как говорят, имел местное значение, и мы решили ограничиться информированием главкома. Однако не тут-то было. Узнав о факте вручения значков американцам, заместитель председателя КГБ обвинил руководство управления в утаивании важной информации от центра и приказал о данном факте немедленно доложить ему шифротелеграммой.
Телеграмму отправили. И что же произошло дальше? Зампред информировал начальника Генштаба, последний позвонил начальнику штаба ГСВГ, который, в свою очередь, справедливо выразил свое недоумение и обиду мне. Таким образом круг замкнулся. А каков итог? Никакого. Если не считать, что впустую оторвали людей от дела и осложнили наши отношения с начальником штаба Группы войск.
За многолетнюю службу в органах безопасности приходилось не единожды встречаться с подобными примерами, раскрывающими всю уродливость «зацентрализованности» и грубого администрирования. Наверное, в работе органов централизация нужна в разумных границах, она не должна сковывать творчество и инициативу на местах, необходимые в оперативно-разыскной работе.
* * *
В годы горбачевской перестройки, да и в нынешние времена громко и остро осуждалось и осуждается чуждое для армии явление, именуемое в народе дедовщиной, а в официальных документах — неуставными отношениями. Правда о застарелой и долго скрываемой от общества казарменной болезни как-то сразу выплеснулась потоком информации на страницы газет и журналов, в передачах радио и телевидения, и эта волна практически не спадает поныне.
Дедовщина — не изначальный порок Советской армии. Ее появление по времени, скорее всего, относится к концу 60-х — 70-х годов. Я хорошо помню армию накануне войны, в период военных испытаний и наступившего мира. Ничего похожего на дедовщину в ней не было. С аномалией дедовщины мне пришлось столкнуться вплотную после второго прибытия в Группу советских войск в Германии.
Сейчас можно утверждать, что первые проявления дедовщины в воинских коллективах командование и политорганы недооценили. Хорошо продуманных предупредительнопрофилактических и административных мер им не противопоставили. Момент был упущен. Дедовщина вызрела в хроническую язву и расползлась по армии. Позднее даже объединенные усилия командования, политорганов, прокуратуры, армейских партийных и комсомольских организаций оказались малоэффективными в борьбе с этим злом.
Дедовщина — не только результат издержек армейских порядков и воспитания личного состава. В ней своеобразно проявилось ухудшение нравственного здоровья нашего общества и его неотъемлемой части — молодежи. К этому добавлю, что в воинский организм были привнесены извне элементы нравов и взаимоотношений, характерных для уголовного мира.
В чем же суть дедовщины? Молодой человек, призванный на действительную службу в армию, нередко встречал в подразделении две категории солдат. Одни — всегда веселые, сытые, довольные, мало делающие, командующие такими же солдатами, как и они. Другие — тихие, забитые, туго затянутые ремнями, постоянно работающие, трепещущие при одном только слове старослужащего. Первые языком казармы именовались «дедами», а вторые — «сынами».
Молодому солдату казармой постоянно внушался культ «деда». Его убеждали, что «дед» — это солдат, прошедший сквозь огонь, воду и медные трубы. Раньше он был точно таким же «сыном» и с честью вынес все истязания. Теперь, обеспечив себе положение «деда», приобрел право больше и лучше кушать, не вставать по подъему, не ходить на физзарядку, получал и другие привилегии.
«Сыну» навязывалась мысль, что он со временем тоже станет «дедом», у него, молодого, вся служба еще впереди. Только надо дождаться своего дня, и тебе «сыны» будут делать всё, что ты захочешь. Главное — не противиться своей участи, не продавать «дедов», дорожить честью. И многие «сыны», сжав зубы, терпели и унижались, лишь бы скорее отслужить год и, став «дедом», взять свое сполна. Подобная «эстафета» повторялась из призыва в призыв, из года в год,
