— Нет, они там исключительно в декоративных целях, — отрезала я.
— Ты и на совят орала? Поэтому они от тебя улетели?
— Со мной все в полном порядке. Не стоит меня проведывать. Уверена, у тебя есть масса более неотложных дел.
Мэт медленно покачал головой.
— Ты на самом деле не умеешь ладить с людьми, да? — Он явно опешил.
Я опустила глаза на пустую клетку. Разумеется, он был совершенно прав: я не умею вести себя с людьми, которым кажется, что они меня знают. Я, если уж приходится, предпочитаю общаться с людьми на профессиональном уровне, но, как только затрагиваются личные темы, внутри у меня все сжимается.
Близилась полночь, но Мэт и не думал уходить, а Молли уютно устроилась в кухне на коврике. Я могла бы сотнями способов намекнуть им, чтобы убирались, даже без свойственной мне грубости. Но вместо этого я подошла к стойке и стала наполнять чайник.
Мэт устроился на одном из стульев.
— Черный, с двумя ложками сахара, пожалуйста, — сказал он.
— Как Клайв? — спросила я, потому что нужно было что-то сказать.
Меня абсолютно не интересовал Клайв Вентри.
— Нервничает.
— У него, как и у остальных, развилась боязнь змей?
— О, думаю, Клайва несколькими змеями не испугаешь. Он что-то упоминал о родственниках, которые должны приехать, и у меня создалось впечатление, что этих родственников не очень-то ждут. Подозреваю, что, когда у человека много денег, следует ожидать повышенного и нежелательного внимания со стороны родни.
Я потянулась за кофейником и вспомнила о поселковом собрании в доме Клайва Вентри, о высоком мужчине, которого только мы с Клайвом заметили на верхней галерее.
— Кофе без кофеина? — спросил Мэт таким тоном, как если бы заподозрил, что ему в напиток подмешали какую-то гадость.
— Да. Извини. Засиделся за писаниной? Поэтому не спишь?
— Господи, нет! Я на службе четко с девяти до пяти. По вечерам я работаю над романом.
Мне показалось, что я ослышалась.
— Над чем?
Взгляд его серых блестящих глаз пронзил меня. Мне показалось, что я не смогу выдержать этот взгляд больше секунды. Я отвернулась и сосредоточилась на чайнике.
— Над историческим романом, — ответил Мэт. — События развиваются во время Англо-бурской войны. Две девушки из Шропшира становятся медсестрами-добровольцами.
— Ты меня разыгрываешь, — пробормотала я через плечо.
— Хочешь почитать?
Чайник вскипел. Я наполнила две чашки и рискнула взглянуть на Мэта.
— Ты очень странный парень, — вдруг призналась я.
Он засмеялся, неотрывно глядя мне в глаза.
— Лучшие мужчины всегда странные. Уж кто бы говорил!
Внезапное возвращение в реальность — почти как боль.
Я забылась. Чуть не позволила себе подумать, что я не… Я отвернулась, стиснув зубы и поджав губы.
— Вот не надо скрипеть зубами, — сказал Мэт. — Я говорю не о твоем лице.
Мне так хотелось его стукнуть! Не просто проигнорировать его, а стереть в порошок — я не раз так поступала, когда люди выходили за рамки приличия. Но не смогла. Я невольно взглянула на него.
— Тогда о чем?
— Что ж, если хочешь поговорить о странностях… Что скажешь о самой храброй женщине, которую мне доводилось встречать, но которая становится пунцовой и выпускает колючки, когда с ней заговаривают? О той, у кого тело олимпийской спортсменки, но вещи она носит такие, в каких мою тетушку Милдред и в гроб не положили бы? Мы вообще пьем кофе или просто чистим поры лица над паром?
Я протянула ему чашку. Он шагнул ко мне, взял чашку, но не отошел. Я уставилась на третью пуговицу на его рубашке.
— Ты живешь здесь уже четыре года и, держу пари, знаешь по имени всего человек пять соседей. Любой из них был бы счастлив стать твоим другом, но тебя больше интересуют ежики. Вот сегодня ты потратила почти пятьдесят фунтов на лекарство и еду для собаки, которая не проживет и месяца.
Он оперся о стойку, все еще находясь в пугающей близости от меня. Я чувствовала себя неловко. Откуда он все знает про меня? Опять Салли?
— Знаешь, ты должна дать людям шанс, — сказал он.
Я все еще не сводила взгляда с пуговицы.
— Теперь ты на меня злишься.
— Нет.
Честно сказать, я была поражена. Впервые, насколько я помнила, кто-то — к тому же мужчина — увидел, что скрыто за моим лицом. Я решилась поднять глаза.
— А глаза у тебя цвета пожелтевших березовых листьев в октябре. И никому не позволено в них смотреть.
И на лицо. Почему все всегда возвращается к лицу? Опять опустила взгляд — намного безопаснее смотреть на пуговицу на его рубашке.
— Уже поздно, — произнес он. Он оглядел кухню, нашел ручку и бумагу и что-то написал. — Вот мои телефоны. Домашний, мобильный и прямой рабочий. Если что-нибудь случится — сразу же мне звони. Не в местный полицейский участок, а прямо мне. Договорились?
Я кивнула, хотя и знала, что ни за что не позвоню.
Иногда — за последние годы нечасто (я всегда строга с собой) — я садилась перед зеркалом, приглушала свет и поворачивалась под таким углом, что обезображенная левая половина лица была не видна.
Я представляла, как сложилась бы моя жизнь, если бы события в тот день, почти тридцать лет назад, разворачивались чуть по-другому. Если бы мама меньше выпила, если бы Ванесса закричала минутой раньше, если бы папа был у себя в кабинете, а не бродил по саду. Меня бы нашли — спасли — до того, как произошла трагедия.
Я разглядывала здоровую половину своего лица: гладкая смуглая кожа, миндалевидные карие глаза, крошечный носик и высокие скулы. Я думала, как бы все сложилось.
Представляла, что у меня были бы друзья, если бы я так не боялась людей, их бесконечной жестокости. Я бы не стала внутренне сжиматься в тот момент, когда незнакомые люди видели меня в первый раз, или притворяться, что не заметила, насколько умело (или неумело) им удалось скрыть свою реакцию. Я бы не узнала, каково это, когда на тебя показывают пальцем, когда шепчутся за твоей спиной.
У меня, возможно, были бы парни, я бы видела блеск ответного интереса в мужских глазах, ждала бы, изнывая, телефонных звонков, нервничала бы перед первым свиданием. Я не была бы в тридцать лет еще…
Сколько людей пыталось внушить мне надежды на светлое будущее! Мне говорили: «Клара, не для каждого мужчины важна красота внешняя. Ты встретишь человека, который разглядит твою внутреннюю красоту». Как будто уродливая внешность автоматически делает человека лучше. Как будто внутреннее содержание, по умолчанию, должно было компенсировать внешние дефекты.
Эти люди ошибались. Внутри я не красива. Как я могу быть красивой, если люди избегают меня, если пьяные отпускают мне вслед грубые шутки, а на улице подростки не оставляют меня в покое, свистят и улюлюкают? Как я могу быть нормальной, если даже боюсь покупать вещи в магазине, потому что те, кто обслуживает меня, не скрывают жалости или снисхождения? Как красота души может сохраниться при таком отношении? Поэтому я некрасива, и внутри, и снаружи. Сестра никогда не упускала случая напомнить мне, что у меня на плечах не голова, а сплошной изъян. Я болезненно застенчива, частенько вспыльчива и эгоистична.
Этой ночью я долго сидела перед зеркалом. Мэт, должно быть, уже давно лег спать. А я сидела и заставляла себя поверить, что лицо у меня не повреждено, что Мэт видит во мне не забавную диковинку (каковой я для него и являюсь), а женщину, в которую он мог бы просто…
28
Среда — мой официальный выходной, но за четыре года я впервые не вышла на работу, поэтому пришлось выслушать причитания удивленных и обеспокоенных сотрудников, прежде чем мне удалось положить трубку и заняться делами, которые я запланировала на этот день.
Первым пунктом в моем списке было разыскать Уолтера. После утренней пробежки (на сей раз в положенное время и без происшествий) и визита к Виолетте с Бенни я села с чашкой чая у телефона, обложившись несколькими местными телефонными справочниками. Я искала дома престарелых, санатории длительного пребывания, приюты, больницы для безнадежных пациентов и тому подобные заведения. Вскоре передо мной был список приблизительно из двадцати адресов.
