отставил ведро с рыболовными снастями и отломил от ивы раздвоенную ветку. Оборвав листья, он держал ее перед собой.
— Ну что, попробуем?
Я чуть нервно кивнул, а потом наблюдал, как он медленно пошел прочь в своих ярко-желтых прорезиненных штанах и больших резиновых сапогах. Осторожно, ставя ноги немного косолапо, он пошел вдоль реки, прочь от меня, по упругой мокрой траве, а когда он обернулся, я увидел лишь его силуэт в лучах вечернего солнца: он стоял, держа в руках ветку, осторожно и как бы даже неохотно, словно она вела его куда-то, куда он не стремился попасть. Потом он снова прошел весь путь обратно ко мне, и ничего не произошло; подойдя, он остановился, кинул ветку в траву и покачал головой.
— Нет, ничего не происходит. Наверное, у меня нет способностей к этому делу.
Тогда ни я, ни папа не знали, что есть простое объяснение тому, почему движется лоза. На самом деле оно существует уже сто пятьдесят лет. Проводились бесчисленные научные эксперименты для проверки способности лозы находить под землей воду, нефть и металлы. Практически все эксперименты показали, что это не работает. Лоза не дает никакой информации о том, что есть и чего нет под землей.
Тем не менее она движется. Иногда даже удается доказать, что человек, держащий лозу, осознанно на нее не влияет. Объяснением является то, что в науке называют идеомоторными актами. Это непроизвольные мелкие мышечные сокращения. Их нельзя назвать осознанными действиями — они скорее выражают чувство, мысль или представление у конкретного человека. Иногда их еще называют эффектом Карпентера — по имени английского физиолога Уильяма Карпентера, впервые описавшего этот феномен в 1852 году. Кстати, тот же феномен скрывается за движениями планшетки по доске «Уиджа»[9].
Иными словами, человек, держащий лозу, сам того не осознавая, заставляет ее указывать в землю мелкими, едва заметными движениями. Но для того, чтобы это сработало, у человека должна быть идея или представление — неосознанная воля, ведущая его к определенному месту. Необязательно к верному месту, если человек ищет металл или воду, но к какому-то месту. Что находит его подсознание именно в этом месте, где лоза рвется у него из рук? Почему мышцы сокращаются в этом месте, а не в каком-то другом?
Этого идеомоторный эффект объяснить не может. Возможно, это связано с более тонкими ощущениями органов чувств. Или же мы неосознанно считываем свое окружение и делаем выводы, сами того не понимая. Как бы то ни было, мы постоянно совершаем такой неосознанный выбор. Хотя порой, возможно, лишь случай определяет, когда пора сокращать ту или иную мышцу. Когда пора остановиться или пора уходить.
Бабушка верила в Бога.
— Он велик, — говорила она. — Он больше, чем ты можешь себе представить.
— Больше, чем дедушка?
— Гораздо больше!
В церковь она не ходила, однако в Бога верила. В Иисуса, в непорочное зачатие и в воскресение из мертвых. А также в загробную жизнь, где она встретится со своей матерью и отцом, со старшими братьями и сестрами, с мужем. А потом и с сыном. И еще она верила в домовых. Одного она видела собственными глазами, когда в возрасте пятнадцати лет работала служанкой. Однажды поздно вечером она шла домой по проселочной дороге, и вдруг рядом с ней у края дороги появился он. Домовой. Весь в сером. Ростом не больше метра. Бабушка была не одна — с ней шла подруга, которая тоже видела домового. Некоторое время странное маленькое существо шло рядом с ними, а потом исчезло.
Я ни во что не верил. Меня водили в церковь на детские занятия, но потом меня оттуда выгнали, потому что я ни минуты не мог усидеть спокойно, а когда мы с классом ходили на экскурсию в церковь, я поднял руку и спросил пастора: «А кто вообще все это придумал?»
Папа тоже был неверующий. В свое время он ходил в народную школу, где учили родословную королей и читали Евангелие, но папа не признавал авторитетов. Ни в домового, ни в Бога он не верил.
И только когда речь заходила об угре, мы начинали ощущать неуверенность.
Однажды мы поставили с вечера удочки, а когда проверяли их утром, то поймали только одного угря. Правда, он был довольно большой, весом около килограмма, серо-желтый, с широкой головой. Мы, как обычно, положили его в ведро с водой и отнесли в гараж.
Во второй половине дня я пошел поменять ему воду и обнаружил, что угорь исчез. Ведро было высокое, белое, вода в нем не доходила до краев сантиметров на двадцать. А угорь смирно лежал на дне, когда я последний раз заглядывал к нему, и лишь слегка шевелил жабрами. Теперь его не было. Ведро стояло на прежнем месте, все так же с водой, но без угря.
Я не знал, что и подумать. Сначала я решил, что он выбрался из плена и уполз. Однако гараж был закрыт. Я поискал вокруг ведра, но угорь и вправду бесследно исчез. Неужели папа уже почистил его? Без меня? В это трудно было поверить, но спросить я не мог: его не было дома и он должен был вернуться поздно. Наверное, он все же что-то сделал с угрем до того, как уехать.
Когда папа вернулся вечером домой, я встречал его, едва он вылез из машины.
— Ты забрал угря?
— Угря? Но ведь он в ведре!
— Нет, его там нет. Кто-то его украл.
Мы зашли в гараж и некоторое время стояли неподвижно, уставившись на пустое ведро. Теперь и папа убедился, что угря там нет.
— Не думаю, чтобы его кто-то взял, — сказал он. — Кому и зачем понадобился угорь? Скорее всего, он удрал. Лежит здесь где-нибудь.
