— Ты не можешь ничего изменить, Бурк.
Она скрестила руки на груди, борясь со слезами.
— Не сейчас.
— Нет, он не может. И мне тоже не изменить прошлое, Джесса. Я могу только пообещать тебе лучшее будущее. Сейчас тебе нужно решить, что случится дальше. Мы можем поговорить. Я могу быть нежным. Или я могу дать тебе то, в чем нуждаемся мы трое.
— Если я пересплю с вами, то только потому, что хочу вышвырнуть вас из своей жизни.
Слова ранили, но он не собирался останавливаться.
— А если я пересплю с тобой, то только потому, что люблю тебя и хочу запечатлеть себя в тебе. Мы хотим трахнуть тебя настолько жестко, чтобы ты не смогла избавиться от наших образов. Ты будешь чувствовать нас внутри всю оставшуюся жизнь.
Бурк решил тоже сделать заявление.
— Ты никогда не сможешь забыть, каково это быть между нами, окруженной и любимой. Если мы трахнем тебя, то это произойдет только потому, что мы нуждаемся в тебе. Я люблю тебя Джесса, и хочу жениться на тебе, завести еще детей, образовать настоящую семью вместе. Но если ты хочешь назвать все это просто сексом, что ж… я приму и это.
В ее глазах блеснули слезы.
— Я не верю тебе. И никогда не поверю. Я ненавижу вас обоих.
Коул на мгновение закрыл глаза. Одна часть его задавалась вопросом, должен ли он отпустить ее, и позволить найти кого-то, у кого нет такого багажа за спиной, как у них. Она заслуживала другого образа жизни, который бы не изолировал ее от окружающих ее людей. Но он приказал своему внутреннему голосу замолчать. Один раз она уже любила их; и сможет снова сделать это. И теперь, когда он знал, что она нуждается в них, он не может отойти в сторону. И не важно, какой ценой.
Он подошел еще ближе и взял ее на руки, ее вес напоминал ему обо всем, по чему он скучал весь прошлый год.
— Ненавидь меня всего, если захочешь. Нашей любви хватит на всех.
— Это ничего не значит, — сказала она, хотя была уже полностью расслабленной в его объятиях.
Коул усмехнулся.
— Мне все равно. Ты помнишь свое стоп-слово?
— Пошел ты, Коул.
Она практически выплюнула эти слова. Похоже, у нее уже входило в привычку сквернословить. Она, вероятно, проклинала их каждый день, когда они были на расстоянии друг от друга. Но Коула это абсолютно не беспокоило. Он знал, что сейчас они будут играть, и он намеревался выиграть.
— О-о, мы еще вернемся к этому. Но сначала, тебе лучше сказать свое стоп-слово, или мы будем стоять здесь весь день, и ждать, пока ты не сделаешь это.
— Сволочь, — пробормотала она.
— Разрешение.
Он улыбнулся.
— Хорошо. Теперь я определенно уверен, что нашей маленькой сабе требуется наказание. Бурк, нам нужны зажимы. Все зажимы.
Он бросил ее на кровать. Халатик распахнулся, обнажая грудь, о которой он мечтал каждую ночь, с тех пор как встретил ее. Они были красивыми и немного округлились, после рождения их сына, ее кожа по-прежнему была шелковистой, он так и не смог забыть те ощущения, которые он испытывал, касаясь руками ее тела. Как он и думал, ее соски превратились в твердые небольшие горошины. И так же, как и в первый раз, в ее зеленых глазах присутствовал небольшой страх.
О да, ему тоже это нравилось. Его член пульсировал в джинсах, пока он раздумывал над всеми грязными вещами, которые мог сделать с ней. Каждый мускул в его теле был наготове. Он мечтал об этом: обладать ей снова. Погрузиться в ее тело и никогда не покидать его.
— Распахни халатик. Дай мне увидеть каждый чертов дюйм твоего тела.
Ее губы напряглись и он понял, что она, несомненно, решила бросить ему вызов. Наконец, ее руки нашли пояс халата и распахнули его без намека на соблазнение. Если она рассчитывала, что это удержит его, то у него в запасе кое-что есть для нее.
Когда Джесса показала свое тело, Коул заметил произошедшие в нем изменения. На нем появилось больше изгибов. У нее было несколько растяжек и прямой шрам в нижней части живота.
— Мне делали кесарево сечение. Если это не нравится вам, то я могу одеться.
Она начала натягивать халат, но Коул оттолкнул ее руки.
— Ты прекрасна.
Все его тело отвечало ей. Каждая клетка внутри ощущалась так, будто возвращалась к жизни после долгого периода бездействия. Он находился на грани выживания с того момента, когда покинул ее. Просто существование. Сейчас он снова чувствовал себя живым. Эта женщина перед ним была всем. Джесса, его брат и сын, которого они произвели на свет. Если бы они остались одни во всем мире, он бы смирился с этим. Все остальное отошло бы на второй план. Нет больше вины. Нет сомнений. Больше никаких тайн. У него новое задание. Заставить Джессу полюбить его снова. А Коул Леннокс никогда не проваливал задания.
* * *
Джесса затаила дыхание. Он сказал, что она прекрасна, но она знала, что отличалась от той обнаженной девушки, какой он видел ее в последний раз. Ее грудь больше задорно не торчала. Ведь она кормила ребенка грудью почти три месяца. У нее остался шрам после операции и растяжки на теле. Она больше не была той совершенной девственницей, как прежде. Она стала женщиной, и носит отметины, доказывающие это.
Было ли это огромной ошибкой? Возможно, но это было ее ошибкой.
Она хотела Коула и Бурка. Она хотела почувствовать в последний раз, каково это — быть желанной. О, она не собиралась возвращаться к ним. Она не могла доверять им снова. Они могли бы изобразить чудесную перспективу, но она бы не посмела открыть свое сердце снова.
Все чего она хотела — сегодня. Может быть, несколько ночей. Немного поцелуев, ласк и воспоминаний, способных согреть ее, когда они уйдут. Возможно, она была идиоткой, но она не хотела никого, кроме них.
Они использовали ее, а она продолжала желать их. Это был ее последний шанс справиться со всем этим.
— Детка, ты чертовски великолепна.
Коул смотрел на нее.
— Твою мать. Я и не надеялся увидеть тебя такой еще раз.
Бурк выдохнул эти слова. Он стоял позади брата, его гнев, казалось, схлынул. Бурк жаждал схватки. Коул — нет. Он закрылся в себе. Стены, возведенные между ними, приводили Джессу в ярость. Но он все еще видел ее, понимал ее потребности. Сейчас только это было важным.
— Я еще не до конца сбросила вес после родов.
Сейчас она нервничала. Без злости, подпитывающей ее изнутри, она почувствовала уязвимость и беспокойство.
Взгляд Коула ожесточился.
— Больше ни единого оскорбительного слова в свой адрес. Ты великолепна, Джесса. Я никому не позволю оскорблять тебя, даже если это будешь ты сама.
Он говорил с ней именно тем глубоким и темным голосом, устанавливая свой контроль над ней. Это был богатый, источающий власть тон. Тон Бурка был полон соблазна, но когда Коул начинал разговаривать с ней своим тягучим рычанием, она не могла отказать ему.
