Александр начинает явственно представлять себе своего Сен-Мегрена, молодого, красивого, элегантного, отважного, дерзкого — вылитый и чуть двусмысленный портрет королевского «любимчика», скорее фаворита, чем сожителя, чьи отношения со старшим, выше его стоящим на иерархической лестнице, напоминали сыновние, и это Александр мог понять легче, чем что-либо другое. И на самом деле, весьма маловероятно, чтобы он когда-либо признавал за собой гомосексуальные склонности. Однако гермафродиты, как и травести мужчины или женщины, столь частые в творчестве его учителя Шекспира, — это персонажи, которые прельщают его чрезвычайно. Самого его мужская красота привлекает, что вовсе не мешает ему играть своей с представителями обоих полов. Но превыше всего был для него культ мужественности, связанный, без сомнения, с идеализированным образом Генерала.
Небезразличен ему и Генрих III. Да, «принц слаб и инфантилен, и образ этот нарушают лишь проявления красноречивости и внезапного мужества»[55], но направляет его Екатерина Медичи. Занятная аналогия, размышляет Александр, итальянская мать, как Мари-Луиза, или, хочется добавить, как мать еврейская, думает лишь о благе своего ребенка, прощает ему все его капризы, все прихоти, все недостатки, лишь бы продолжать им руководить. И если он намерен освободиться, оружие матери лишь слезы, слабость, одиночество, все, что обостряет в нем чувство вины, заставляя добровольно вернуться под ее эмоциональное иго. Другая общая точка — культ отца: Генрих II, отец номера III, был храбрый и рыцарственный король. Он тоже умер в сорок лет, только на турнире ему проткнули не желудок, а глаз.
Генрих II, III, IV, Александр вдруг начинает хохотать, он только что осознал потрясающее политическое значение созревшего в нем сюжета. Беарнец (прозвище Генриха IV. — Примеч. пер.) был первым королем из династии Бурбонов, Генрих III последним из династии Валуа. Решительно История напоминает заику. Людовик X, Филипп V и Карл IV, три сына Филиппа Красивого, умерли, не оставив мужского потомства, что означало пресечение рода Капетингов и пришествие Валуа. Конец Валуа начался тоже с трех братьев, Франциска II, Карла IX и Генриха III. Бог троицу любит, и нынешний супермонарх, унаследовавший трон после своих братьев Людовика XVI и Людовика XVIII[56], разве он не последний из Бурбонов? Разумеется, он не бездетен, но сколько времени смогут царствовать его потомки? Сын — герцог Ангулемский, «нечто вроде обезьяны, но без присущей ей грации», стерилен. Что касается внука, родившегося после смерти своего отца, герцога Беррийского (плохое предзнаменование!), то бедный малыш сразу же тяжело заболел, то есть со смертью Карла X на трон взойдет герцог Орлеанский, и Александр в своей пьесе сделает на это ставку, что совершенно для него естественно, поскольку с детства он обладает даром диагноста, который кое-кто назвал бы чувством Истории.
«Когда я поглощен писательской работой, мне Необходимо рассказывать: рассказ движет моей фантазией, и, рассказав несколько историй, я обнаруживаю однажды утром, что пьеса закончена». Мелания — отличный слушатель. Она всегда пугается смелости сюжета, страшится гнева цензуры. Александр же — в гораздо меньшей степени, так как, порвав с ультра, Мартиньяк ищет поддержки либералов и, следовательно, в нужный момент для него, как и для «Христины», главными станут отношения с герцогом Орлеанским. Что для Александра значительно важнее, так это осознание, что рассказ свой для Мелании он ведет вовсе не в стихах, а в прозе, за которую никто бы его не упрекнул. Пораскинув мыслями, он сделал из этого логический вывод: «Генрих III и его двор» должен быть написан не на языке Казимира Делавиня, а на языке Господина Журдена (намек на героя мольеровского «Мещанина во дворянстве», который был потрясен, узнав, что разговаривает прозой. — Примеч. пер.). Мелани прямо-таки ахнула при мысли о подобной театральной революции. Александр мило улыбается, обнимает ее, закрывает глаза.
«Я закрывал глаза, дабы не видеть материальной жизни. В мечтах своих и воспоминаниях искал я драматическую ситуацию и почти всегда развязку. <…> Затем к придуманной развязке приделывал четыре акта[57]. «Мелания нежно выскальзывает из его объятий, ей пора уходить. Он пытается ее удержать, да, ему известно, что за ней следят и мать, и брат, и этот капитан, ее муж, почему бы и нет, у него начинается приступ злобной ревности, ему осточертело оставаться тем, кого всегда скрывают, кого стыдятся, при этом безотчетно он сжал хрупкую, или, можно сказать, тощую шею своей добычи. Мелания испустила вопль, он сделал ей больно, этот Александр. Он отпускает ее, вот она, его развязка: приносит ли счастье смерть от руки любимого человека?
4 августа Комеди-Франсез получает вторую «Христину», автор которой Луи Броль, «бывший префект и друг г-на Деказа, поддерживавшего его всей силой своей власти». Главная роль предназначается мадам Вальмонзе, «довольно плохой актрисе, но довольно красивой женщине, любовнице г-на Эвариста Дюмулена, редактора «Constitutionnel». Дюмулен требует, чтобы пьесу Броля сыграли прежде пьесы Александра, в противном случае он объявит Театр-Франсе войну на страницах своего издания. Актеры предпочитают не ссориться с влиятельной газетой, но требуется согласие Александра на рокировку «Христин». Ему подсказывают достойный выход из ситуации: так как Броль смертельно болен, уступить ему было бы актом высокого милосердия. Александр не слишком долго борется с великодушием своей души. Требовать соблюдения своих прав значило бы нажить множество могущественных врагов, в частности, герцога Деказа, который в данное время обращается к нему «с самыми теплыми словами и предложением услуг». Да еще актеры стали бы саботировать его пьесу, а если и нет, то в скором времени на рынке должна появиться еще одна «Христина», написанная Сулье. Подобная инфляция способна совершенно обескуражить публику. Но главное, Александр уверен, что в «Генрихе III», с его сюжетом, далеким от моды времени, он приближается к созданию великого произведения, и его шанс здесь. Итак, он дает свое согласие с условием (две хитрости лучше, чем одна), что, когда ему потребуется, «Христине» будет создан режим благоприятствования.
Восемь лет ученичества, начиная с «Майора из Страсбурга», не прошли даром. Теперь Александр совершенно владеет мастерством композиции и динамикой развития действия. Он умеет привлечь внимание к персонажу сложностью его характера и схожестью обуревающих его страстей с тем, что испытывает каждый. Как блестящему рассказчику, ему подвластно искусство бьющей в цель реплики, репризы. И нет ничего удивительного в том, что в этом августе 1828-го он чрезвычайно быстро продвигается вперед в работе над «Генрихом III».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
