Дабы сыграть, наконец, собственную партитуру, следовало сначала покончить с гаммами, бросить переделки Скотта и Шиллера и вернуться на расчищенную «Гракхами» дорогу, но где найти новые сюжеты? Может быть, в Салоне, где царит такая сутолока. Если «Иов» Жило Сент-Эвра, «Рождение Генриха IV» Эжена Девериа, «Мучения Мазепы» Буланже — предмет живых споров, то монументальное (5 м х 4 м) полотно Делакруа «Смерть Сарданапала» вызвало настоящий скандал[50]. Какая-то лавка старьевщика, все свалено в кучу, пренебрежение правилами, как можно до такой степени игнорировать рисунок, и этот беспорядок на первом плане совершенно ужасен, негодуют классики, лысые, как коленка (модное в то время сравнение). Зато волосатая молодежь аплодирует сценам оргии, женщинам в истоме и женщинам, которых убивают, аплодируют опустошающему город пожару и продолжающему царствовать над всем этим царю ассирийскому, возлежащему на смертном одре, спокойному, равнодушному к смерти, которую он сам себе выбрал, оставаясь хозяином своей судьбы. Кроваво-красный колорит, оттененный черным и золотым, произвел сильное впечатление на Александра. Он качает головой: Делакруа хорошо, он воспользовался байроновским «Сарданапалом», посвященной Гете трагедией, и от этого его собственное произведение не перестает быть ни оригинальным, ни революционным. Но если художники обладают полной свободой действия и черпают из слов свою несловесную материю, почему бы писателям не действовать в обратном направлении?
Прежде чем уйти из салона живописи, он на мгновение останавливается у картины Ораса Верне «Юдифь с распущенными волосами, ищущая тело Гарольда на поле битвы при Гастингсе». Название длинноватое, но интересное «не из-за сюжета, а из-за героини», может быть здесь сюжет новой драмы? В экспозиции скульптуры публика толпится в основном вокруг двух маленьких барельефов Фелиси де Фово. На одном представлена сцена из «Аббата» Вальтера Скотта, снова Вальтер Скотт; другой только что завоевал медаль Салона. Это «Христина и Мональдески», где первая убивает второго. Александр ничего не знает ни об одной, ни о другом, но надолго задерживается у скульптуры, как бы предчувствуя, что каменные персонажи могут обернуться живыми существами.
Вечером он идет к Сулье, чтобы посмотреть «Всемирную биографию». Он читает и переписывает статью, посвященную Христине, королеве Швеции, которая в 1654 году в Стокгольме отреклась от престола, приказала убить в Фонтенбло своего неверного любовника Мональдески, перешла в католицизм и кончила дни свои в Риме тридцать два года спустя, снедаемая угрызениями совести. И вот уже Александр погружен в «задумчивость на несколько минут, в которой мне как будто явились и начали действовать мрачные персонажи и засверкали шпаги». Пока что он колеблется, ему видится здесь сюжет отличной драмы, но способен ли он один осуществить предприятие? Он предлагает Сулье соавторство. У друга — отвратительное настроение, он чувствует, что близящиеся к завершению его «Ромео и Джульетта» не удались, к тому же он и сам считает, что неплохо бы сделать «Христину», но только без соавторов. Александр уязвлен, принимает вызов, стало быть, будет две пьесы на одну и ту же тему, кто закончит первым, отдаст свое произведение в Театр-Франсе, и пусть победит сильнейший. Уходит.
Полночь. Идет дождь. Бульвар безлюден. От Порт Сен-Дени раздаются крики. Как будто бы драка, женщина падает, некто пытается сорвать с нее ожерелье. Мужчина тростью отбивается от второго вора. Сын Генерала бросается на помощь женщине. Он вкладывает в это столько пыла, что скоро уже полузадушенный агрессор взывает о помощи. Напарник его сбежал. Прибывшая стража всех забирает в участок. Женщина благодарит своего спасителя. Это Аглая. Она приехала в Париж с мужем Николаем Аннике, и они решили воспользоваться этим обстоятельством и посмотреть «Свадьбу и Погребение». Разумеется, в Виллер-Котре никто не остался в неведении относительно настоящего автора этой пьесы, Александр с помощью друзей преуспел в распространении этой информации.
Под неоспоримым предлогом, что «ночью все кошки серы» и «завтра будет видно», семейство Аннике и Александр вместе с вором задержаны до утра в участке. Прислонившись спиной к стене, Александр наблюдает, как дремлет на плече у мужа Аглая, и вспоминает свадьбу своей первой любви и погребение своих собственных иллюзий, есть над чем посмеяться. «Вскоре глаза мои оторвались от Аглаи и ее мужа. Затем мысль моя возвратилась к своим истокам и продолжила мою грезу там, где я ее оставил. Глазами воспоминаний я увидел барельеф мадемуазель де Фово врезанным в стену, и в этом караульном помещении на бульваре Бон-Нувель, рядом с этой женщиной и ее мужем, лицом к лицу с воришкой, которого будущие присяжные должны были осудить на три года тюрьмы, в моем воображении возникли первые сцены «Христины».
Наутро невиновные были отпущены. Александр мчится по улице Фобур Сен-Дени, торопясь успокоить Мари-Луизу. Она всю ночь глаз не сомкнула, опасаясь самого худшего, и опять эта ужасная Мигрень и судороги в ногах. Мелания в шоке, надо было быть скромнее с «Заговором Фиеско в Генуе», а то теперь некий Гюстав Друино, стремясь его опередить, только что добился читки в Комеди-Франсез своей пьесы на тот же сюжет после трех лет ожидания и настойчивых требований своего права на приоритет[51]. Реакция Александра молниеносна, посмотрим, какие отношения можно пустить в ход, чтобы воздействовать на барона Тэйлора, королевского представителя в Театр-Франсе? Конечно, Арно и милейшего Вату, у которого так хорошо налажен обмен услугами, не забыть бы и Альтюлена, адъютанта герцога Орлеанского, который испытывает к нему отеческую нежность. Обо всех вспомнил:
«Господин барон,
Луи Арно пишет мне, что вы были необычайно добры, пообещав читку моей драмы «Фиеско». Позвольте мне просить вашего соизволения прочесть вам пьесу в ближайший из удобных для вас дней. Труд мой вполне закончен, чтобы нам можно было бы судить о нем вместе; и если он достоин быть принятым, исправления последуют немедленно; желание мое читать первым чрезвычайно велико, заверяю вас в этом, и к просьбе моей присоединяются господа Вату и Альтюлен».
Тэйлор пытается стряхнуть пыль с Комеди-Франсез. Заступничество поручителей, тронутое классицизмом, не кажется ему достаточным для того, чтобы второй раз мусолить публично историческую драму в стихах, тем более, что 1 октября Друино уже принес поправки, и Александр так и не получил ответа на свое письмо. Он забрасывает «Фиеско» ради «Христины». Еще не все связи с прошлым оборваны, он хочет, чтобы его пьеса была «романтической по форме, но классической по существу. Она была сведена к пяти актам; все происходило в Фонтенбло с соблюдением единства места, времени и действия, как учил Аристотель». И, разумеется, он хочет, чтобы она была в стихах, вот где кроется опасность!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
