готов, чтобы ты другому не досталась.
— Я и тебе не достанусь, — из чистого упрямства. Скорее пытаюсь напомнить себе, что мы слишком разные, чтобы в этой жизни быть вместе.
— Посмотрим, — сметает расстояние между нами, обжигает придавившим к стене телом. — Никогда не говори «никогда», — от его низкого голоса, дыхания с нотками горького кофе внизу живота сжимаются мышцы. Предвкушаю поцелуй. Настраиваюсь на протест, но Глеб не спешит сокращать последние миллиметры между нами.
Пальцы на шее продолжают ласкать, спускаются ниже. Ловим дыхание друг друга. В горле пересыхает, тянет сглотнуть, но тогда я сама коснусь его губ. Пытка. Изощренная, тонкая, острая. Он специально это делает. Заставляет желать, сходить с ума. Будит мое тело, возбуждает нервные окончания.
Хлопок двери – как выстрел. Не развеивает напряжение между нами, но приводит мозг в рабочее состояние. Глеб делает шаг назад, я опускаюсь на корточки, собираю розы.
Движения нервные, дерганые. Не отпускает напряжение. Глебу легко удалось меня возбудить. Мне не хочется, чтобы он об этом знал. Сходить с ума можно вдали от него. Рядом – невыносимо.
На розах, наверное, остался один необрезанный шип, и именно он врезался мне в подушечку указательного пальца. Вскрикнула не от боли, а от неожиданности. Тихомиров тут же оказался на корточках, не дал мне засунуть палец в рот – реакция из детства, оставшаяся почти у каждого человека. Осмотрев место прокола, Тихомиров, слизнув каплю крови языком, засовывает палец себе в рот.
Глаза в глаза. По телу проходит электрический разряд. Не хватает воздуха, будто его вокруг нас выкачали. Даже в такой позе он умудряется нависать надо мной.
Ощущаю недостаток возраста. Маленькая девочка попала в лапы взрослого опытного соблазнителя. Ничего не делает, а меня трясет изнутри от напряжения. Свожу бедра, чтобы унять нарастающую тяжесть томления.
— Нам мама в детстве говорила, что руки сначала нужно мыть, потом пихать в рот, — за своевременное появление готова Ваньку расцеловать. Втягиваю тихонько полные легкие воздуха. На друга совсем не обижаюсь, что он мои руки назвал какой. Я тут цветы собирала, кто их до меня только ни трогал. Вряд ли Тихомирова проймешь желудочной инфекцией, но чего только не бывает?
— Так это было в детстве, — вынимая мой палец изо рта, произносит Тихомиров. — Ты так часто дристал, что мама замучила всех нас стерильностью, — выпрямляясь во весь рост. — Мне с кустов ягоды нельзя было сорвать и съесть, когда мы сбегали в лес с пацанами. Боялся, что кто-нибудь проболтается, и мне всыплют.
Он не пытался обидеть брата, это дружеское подтрунивание. Глеб улыбается. Искренне и открыто. Это настолько на него не похоже, настолько редкий миг, что я пытаюсь напитаться этой картиной.
— Я никогда не дристал, — хмурит брови Ваня, но его губы намекают на улыбку. Значит, была в словах Глеба толика правды.
— Сделай вид, что не помнишь, — продолжает подтрунивать Тихомиров.
Все розы оказались собранными, повода задерживаться и наблюдать не осталось. Выпрямившись, молча направилась на кухню, оставив мужчин в коридоре.
Поправив тюль на окне, принялась искать вазу. Хозяйка из меня никудышная.
— Ты хоть иногда отрывайся от своих чертежей. Когда последний раз на воздухе был? — входят вслед за мной братья. В кухне горит яркий свет, похожий на дневной. Ванькина бледность бросается в глаза. Лицо осунувшееся, несмотря на недавно принятый душ.
— Он хоть спит? — усаживаясь за стол, Глеб спрашивает меня. В голосе наезд, и Ванька тут же реагирует.
— Думаешь, она меня каждую ночь караулит? — усмехается друг, но Глеб веселья не разделяет…
Глава 55
Милада
— Чай, кофе? — спешу вмешаться. Необходимо быстро сменить тему. Глеб пришел с миром, не стоит будить его зверя, он и так постоянно начеку.
— Есть что-нибудь перекусить? — интересуется Тихомиров-старший, не акцентирует внимание на словах брата.
— Найдем, — иду к холодильнику за своим супом. Ставлю его на плиту. Под следящими взглядами Тихомировых нарезаю на тарелку сыр и копченое мясо. Ставлю на стол хлеб.
— Вань, ты будешь? — наливаю тарелку супа.
— Нет, — мотнув головой. Порицаю взглядом, он сегодня практически не ел. — Если не сложно, сделай мне чай, — сдается друг. Берет кусок хлеба, кладет на него сыр и откусывает сразу половину, наигранно демонстрируя мне хороший аппетит.
Сидим «по-семейному». Я тоже пью чай, но без бутербродов. Глеб просит добавки, мой суп ему понравился, хоть комплиментом меня и не удостоил. О вчерашнем никто не спешит вести разговор.
— Ты у нас опекун Милады? — Глеб улыбается, но вопрос резко повышает градус напряжения. Я не вмешиваюсь.
— Я ее друг, — Ванька встает из-за стола, относит и кладет чашку в посудомоечную машину. Остается стоять у раковины, скрестив на груди руки.
— Наверное, больше, чем просто друг, если контролируешь, с кем ей общаться, а с кем нет, — вот и пошли претензии.
— Миладе еще нет девятнадцати, я на десять лет старше, опыта у меня больше, да и психологию мужиков знаю лучше, — выразительно смотрит на брата, а мои щеки краснеют. — Поэтому я просто обязан был взять дочь нашего друга под свою защиту, — выделяет интонационно словосочетание «дочь нашего друга». Это замечает и Глеб.
Ванька нагнетает, бьет в болевые точки брата. Маска спокойствия сползает с лица Тихомирова-старшего. Глеб перестает улыбаться. Я так и думала, что все это игра. Он прятал свою злость под маской.
— Не будем нагнетать, — несмотря на ярость, старается сгладить. — Милада взрослая девочка, а я не собираюсь ее обижать. Хотел сегодня пригласить тебя на ужин, — поворачивает голову в мою сторону. — Если, конечно, ты отпустишь, — переводит взгляд на брата. — С другими ведь на свидания отпускал, — с претензией в голосе.
Он что, следит за мной постоянно?
Ванька не отвечает. Воздух тяжелый, густой. С трудом удается дышать.
— Оставь нас, — обращаясь ко мне Глеб, кидая короткий взгляд.
— Мама в детстве только руки учила мыть, а про волшебные слова и вежливость ничего не говорила? — ответа я не жду.
Взрослый мужчина должен сделать выводы. Привычка – вторая натура. От некоторых Глебу лучше избавиться!
Привык общаться с позиции власти, девушек вообще не уважает. Пусть я и малолетка, но
