— Займусь этим завтра, — ответил Хардинг.
Приехал в Лондон Хардинг поздно вечером. И, поставив машину в гараж, отправился прямо к себе в маленькую квартиру, выходящую окнами на Темзу. Слуга, предупрежденный по телефону о его приезде, приготовил ужин. Прямо за едой Хардинг просмотрел свои конспективные заметки о ходе расследования. Потом взялся за последние записи и сделал в расписании несколько исправлений. Слуга, войдя в комнату, застал его глядящим прямо перед собой, с незажженной сигаретой во рту и с зажигалкой в неподвижной руке.
Джарвис поставил поднос на стол и стал убирать посуду.
— Трудное дело, сэр? — поинтересовался он.
Хардинг поглядел на него.
— Я дурак.
— Ну, сэр, нельзя говорить так уж однозначно, — ободряюще ответил Джарвис.
— Притом совершенно безмозглый, — продолжал Хардинг. — Все само бросалось в глаза, но понял я это только теперь.
— Лучше поздно, чем никогда, сэр, — утешил Джарвис. — Я вам сегодня еще потребуюсь?
На другой день в начале шестого машина Хардинга вновь подъехала к дому священника в Линдхерсте, из нее вышли инспектор и сержант. Незерсол, всю дорогу от Рэлтона пребывавший в задумчивости, неторопливо произнес:
— Интересно, видела ли она вообще мистера Биллингтон-Смита?
Хардинг позвонил в парадную дверь.
— Думаю, в этом можно не сомневаться.
Сержант вздохнул и покачал головой.
— На мой взгляд, — сказал он, — история скверная. Сквернейшая, и готов признаться, сэр, мне она не по душе.
— Мне тоже, — ответил Хардинг. И когда горничная открыла дверь, спросил: — Миссис Чадли дома?
Горничная, несмотря на совершенно безобидное поведение инспектора в прошлый раз, смерила их все тем же тревожным взглядом, но отступила, пропуская, и промямлила, что доложит о них хозяйке.
Однако инспектор не выказал желания снова дожидаться в холле и последовал за ней к гостиной в глубине дома.
Горничная открыла дверь и дрожащим голосом объявила:
— Полиция, мэм!
Миссис Чадли, сидевшая у окна за письменным столом, повернулась. Увидев Хардинга, поднялась, однако навстречу ему не пошла.
— Ты больше не нужна, Лилиан, — отпустила она служанку. — Добрый день, инспектор. Господи, и сержант Незерсол? Могу узнать, чем обязана на сей раз?
— Миссис Чадли, я приехал с очень неприятным поручением, — мягко сказал Хардинг. — У меня ордер на ваш арест за убийство вашего первого мужа, генерала сэра Артура Биллингтон-Смита. Должен предупредить — все, что вы теперь скажете, может быть использовано против вас в качестве улики.
Губы миссис Чадли искривились в странной улыбке.
— Я ждала этого, — сказала она. — Меня предупредили. И успела написать признание. Оно в ящике стола.
С этими словами она вынула руку из кармана джемпера и быстро поднесла ко рту.
— Держите ее, сэр! — крикнул сержант, бросаясь вперед.
Но было поздно; не успел он схватить руку миссис Чадли, как лицо ее искривилось. Она повалилась навзничь, из пальцев выпал пузырек и откатился в сторону.
Сержант опустился на колено возле нее и пощупал, бьется ли сердце. Потом взглянул на инспектора.
— Она мертва, сэр.
Хардинг кивнул:
— Вижу.
Он подошел к пузырьку, осторожно поднял его и понюхал.
— Цианистый калий, — сказал он и поглядел на мертвую. — Так лучше, сержант.
Незерсол воззрился на него, казалось, с недовольством, потом вдруг опустил взгляд.
— Пожалуй, вы правы, сэр, — пробормотал он. — Я толком не подумал, но теперь согласен с вами. — Он поднялся с колена и неторопливо изрек: — Она опередила нас, сэр. Такие-то дела.
Глава восемнадцатая
Я, Тереза Эммелина Чадли, будучи в здравом уме, прошу считать эти строки чистосердечным моим признанием. Все, что здесь будет написано, — полная правда, и я ее не стыжусь.
Я убила Артура Биллингтон-Смита кинжалом, лежавшим на его письменном столе. Делать этого не собиралась, но теперь, когда убийство совершено, сознаю, что совершила бы его снова. Я не раскаиваюсь. Этот человек был злобным, жестоким тираном. Он загубил мою жизнь и загубил бы жизнь моему сыну. То, что я сделала, сделано ради Джеффри. Этот поступок — единственное, чем я могла поддержать его, и я горжусь содеянным.
Мне сказали, что обнаружен листок бумаги, на котором Артур написал начало моего имени. Поэтому я решилась на это признание. Если полиция приедет арестовать меня, я отравлюсь.
Двадцать лет назад, уйдя от Артура Биллингтон-Смита, я бежала с другим мужчиной, имя которого сохраню в тайне, так как его уже нет в живых и оно ничего не добавит к тому, что я пишу. Он обещал жениться на мне, как только Артур со мной разведется, но у меня оказалась соперница, увы, более привлекательная. Вряд ли имеет смысл вдаваться в подробности. Даже теперь, вспоминая все, что мне пришлось тогда вынести, я едва ли не радуюсь близкой смерти. Семья от меня отвернулась, и я нисколько не виню ее, перенесшую ужасный скандал. Я сильно разболелась, а когда мне стало лучше, уехала туда, где меня никто не мог знать. Приняла имя мисс Эмми Лэм. Лэм — моя девичья фамилия, довольно распространенная и незаметная. Работая секретаршей в одном из благотворительных учреждений на восточной окраине Лондона, я познакомилась с Хилари. Хочу упомянуть, что, живя с ним, я была вознаграждена за все свои страдания, и хотя он скажет, что в глазах Бога мы не состояли в браке, надеюсь, никто не сможет отрицать, что я была ему хорошей женой. В этом отношении моя совесть совершенно чиста.
Я прожила с мужем — пишу с мужем, поскольку никогда не разделяла предубеждений Хилари относительно повторного брака — десять лет, счастливейших лет своей жизни. Когда мы с ним встретились, я была уже немолода и некрасива, моя красота увяла быстро. Когда-то я была хорошенькой, правда, к делу это никакого отношения не имеет. Но он не из тех, кому в жене нужна только привлекательная внешность, и примерно через год после нашего знакомства сделал мне предложение.
Я вышла за него. Не сомневаюсь, что многие осудят меня, но я никогда не заботилась о чужом мнении и не собираюсь меняться теперь. Хилари я не сказала, что разведена. Он до сих пор этого не знает. Лишь одной душе известно, кто я. Эта женщина неизменно оставалась моей подругой, и хоть она любит жизненные блага и, боюсь, порой бывает легкомысленной, я ей признательна.
Приход этот достался Хилари по чистой случайности. Я предпочла бы другой, но здоровье его требовало, чтобы он жил в сельской местности, а местность мы выбирать не могли. Однако я не боялась, что Артур меня узнает. Прошло шестнадцать лет, и я не настолько страдала тщеславием, чтобы не понимать, как постарела. Когда я ушла от него, у меня были роскошные, совершенно некрашеные волосы, а на лице — ни морщинки. От тяжелой болезни и переживаний мои волосы поседели, вставные челюсти совершенно изменили форму рта. Должна сказать, меня позабавило, что моя преемница, нынешняя леди Биллингтон-Смит, несколько похожа на меня в юности.
Мне пришлось жить по соседству с Артуром четыре года. Не представляю, как я это перенесла. Надеюсь, что меня время сделало лучше; на него оно не оказало никакого воздействия. Он остался все тем же; я радовалась, что твердые принципы Хилари не позволяли ему бывать в Грейндже чаще, я бы не смогла этого вынести. Боюсь, что вторая жена Артура слабая, глупая женщина. Я никогда не питала к ней ни малейшего сочувствия: незачем было выходить замуж за человека, годящегося по возрасту ей в отцы.
Я не имею намерения осуждать своего сына. Во всех его недостатках повинен Артур. Нет, я не жалею, что убила Артура. Наоборот, рада этому.
В понедельник я приехала в Грейндж выведать, что намерен делать Артур в связи со злосчастной помолвкой Джеффри. Узнав, что он отрекся от мальчика, я поняла, что у меня есть прямой долг и я от него не уклонюсь. Настала пора открыться Артуру, что я не перестала быть матерью Джеффри, хотя он и развелся со мной, и вправе позаботиться о его будущем.
Ушла я с веранды в тот понедельник в половине первого, не позволив жене Артура провожать себя. Я знала, что Артур в кабинете, и решила войти туда из сада, избегая посторонних глаз. Хочу сказать, что намерения убить его у меня не было. Я только хотела попросить его за Джеффри. Джулия Твининг обещала сделать, что сможет, но у меня не было веры в силу ее убеждения. Я решила, что если воззову к его великодушию, то, возможно, после стольких лет он выслушает меня.
Когда я вошла через переднюю дверь, Артур писал за столом. Мое появление удивило его; я увидела, что он разозлен, правда, держался довольно вежливо, хоть и сухо.
Услышав, кто я, он сперва не поверил. Счел меня помешанной. Когда я убедила его, он сказал: «Ты — Тереза? Ты — Тереза ?» — и разразился громким, грубым хохотом.
