Но Миха не в силах спрашивать, в голове вертится:
«Время и место те самые. Лето, осень сорок третьего. Он все помнит».
Миха захлопывает блокнот.
– Простите. Давайте остановимся. Думаю, на сегодня с меня хватит.
* * *
Вечером Миха едет на велосипеде из одной деревни в другую. Сначала гонит быстро, но потом сбавляет ход.
Дома у Андрея достает фотографию деда и кладет перед собой на небольшой столик.
Миха знает: завтра же можно отвезти фотографию Колеснику и спросить обо всем напрямик.
Это мой дед. Вы помните, как он расстреливал евреев из вашей деревни?
Миха прослушивает запись. Те самые время и место. Пытается заключить с собой сделку.
Да не нужно ему говорить этого. Зачем Колеснику знать? Не стану говорить, что это мой опа. Скажу просто – Аскан Белль.
Однако, лежа в постели, он думает о Колеснике. О медлительных больших старческих руках, о мягкой коже вокруг глаз. О резковатых ответах. Все равно Миха пока еще слишком боится.
* * *
– Вы помните кого-нибудь из немцев?
– Да.
– Расскажите, пожалуйста.
– Что именно?
– Не важно. Что угодно. Что помните.
Колесник колеблется. На какое-то мгновение Михе даже показалось, что тот смутился, растерял слова.
– Что хотите. Начните с чего угодно. Прошу вас.
– Я помню одного.
– Как его звали?
– Тильман. Служил доктором в полиции. Он их учил. Учил убивать людей. Максимально чистым способом, понимаете ли. Но вы просили без подробностей.
– Да.
Похоже, Колеснику стало легче. У Михи тоже отлегло. Снова оба сидят и молчат.
– А еще кого-нибудь из немцев, может быть, помните? Может, просто перечислите имена?
Старик мало кого помнит. Он перечисляет медленно, и Миха слушает, записывает, ждет. Фамилии и кое-какие имена, но сочетания «Аскан Белль» среди них нет.
– Однако их было больше? Должно было быть больше?
– Давно дело было.
– Да.
Миха думает под жужжание магнитофона. Осталось два дня. Он даст себе еще два дня поблажки, а потом покажет снимок.
– Я помню одного немца, который застрелился.
Не опа.
– Покончил с собой?
– За бараками. После одного расстрела.
– Ему было стыдно?
– Думаю, да. Помнится, они тогда еврейских детей расстреливали, так он на следующий день застрелился.
– Но только потом, да? После того, как расстрелял детей?
– Да.
Тянутся долгие, пустые секунды, а Миха не в силах вымолвить ни слова. Колесник смотрит на него, Миха чувствует взгляд.
Спустя какое-то время старик встает. Наливает каждому водки и ставит маленький, до краев налитый стакан на стол перед Михой. У Колесника трясутся руки. Миха поднимает голову.
– Простите.
Колесник кивает. Ждет, покуда Миха выпьет, затем пьет сам.
– Лучше не касаться подробностей. Вам, наверное, так будет легче?
Колесник снова кивает. Михе подумалось вдруг, что старик что-то ему скажет, и он замер, ожидая, но момент упущен.
Колесник указывает на магнитофон. Осмелевший и разгоряченный от водки, Миха все же держит слово и покорно останавливает запись.
* * *
В один из дней, ближе к вечеру, Миха с Андреем играют в карты, жестами уточняя по ходу игры правила. Любезничают друг с другом, уступают: то играют по немецкому варианту, то по белорусскому, постоянно путаются и хохочут.
Водка горит у Михи в желудке. Он думает о выброшенном из письма абзаце, о тех ненаписанных строках: он до сих пор не знает, трусость то была или здравый смысл. Смотрит на Андрея, который разогревает в печке суп и нарезает хлеба. Как теперь объяснить? Счего начать?
Он хотел позвонить вечером Мине. Пойти на главную площадь к автомату и поболтать. Но вместо этого после ужина он почистил зубы и отправился спать.
* * *
Выехав на Андреевом велосипеде из-за угла, Миха уже видит хозяина, стоящего на крыльце. Он еще издали машет Михе, и Миха тоже поднимает руку. Эдакое молчаливое «здравствуйте».
Пока Миха отвязывает от руля сумку, Колесник спускается по ступенькам.
– Послушайте, герр Лехнер, я тут подумал.
Миха замирает. Поднимает голову и смотрит на старика.
– Вы хотите меня прогнать?
Колесник кажется утомленным. На лице залегли глубокие, сонные складки.
– Нет-нет. Мне просто интересно. Можно вас кое о чем спросить?
– Да, конечно.
Прислонив велосипед к стене, Миха с улыбкой поворачивается к старику.
– Те люди из музея… Они вам ничего про меня не говорили. Так ведь?
– Они сказали, что вы помните немцев.
– Да, но они вам не сказали, чем я тут при немцах занимался?
– Нет.
– Нет. А я думал, вы все знали, когда в прошлый раз пришли. Но вы такие вопросы задавали, что я начал сомневаться.
Колесник стоит совсем близко, но голос его звучит тихо. Миха не смеет дышать. Старик так близко, что, кажется, к нему можно прикоснуться.
– Думаю, я должен вам сказать.
– Должны?
– Да.
– Тогда я достану магнитофон?
– Нет, я скажу вам это прямо здесь.
Михе неловко. Старик стоит чересчур близко. Миха хватается за велосипедную раму. Ему хочется отвернуться.
– Мой отец был учителем. Он выучил меня языкам, польскому и немецкому, и когда пришли немцы, я им помогал. Я с ними сотрудничал. Правильно я сказал?
– Да.
Миха изо всех сил пытается не выдать своего потрясения. А то он заметит. Колесник, кивнув, продолжает.
– Все об этом знают. И здесь, и в округе. Я думал, они потому вас ко мне и послали, понимаете?
– Да. Я понимаю.
Сотрудничал с немцами. Михе и в голову не могло такое прийти.
– Я знал немецкий и поэтому работал переводчиком полтора, нет, почти два года. Работа была не постоянная, время от времени. Но переводил я и для эсэсовцев, и для полицаев. Поэтому-то я все знал, что они творили. Понимаете?
Коротко кивает, будто бы сам себе.
– А еще я расстреливал евреев. И других тоже, партизан, но чаще всего евреев.
– Понятно.
– Я знаю, что мы так не договаривались. Я сказал, что не хочу об этом говорить, но тогда я думал, что вы обо всем знаете. А теперь понял, что невозможно говорить о тех временах, когда вы ни о чем не подозреваете. Поэтому я подумал, что все вам расскажу, а затем мы продолжим.
Миха кивает. Тугими пальцами отвязывает сумку от руля. Он не в силах стоять спокойно. Возится с застежками, с ремнями, с велосипедом, поднимается по ступенькам на крыльцо. Свыкнуться бы. А еще – сохранить дистанцию между собой и стариком.
Миху трясет.
Миха думает: «Я не хотел этого знать». Но слишком поздно.
* * *
– Ну как, вы сегодня разговаривали?
Миха впервые за все это время позвонил домой, и, похоже, Мина рада его слышать.
– Вроде того. Но не очень-то продвинулись.
– Он не захотел тебе отвечать?
– Да нет. Дело во мне. Я просто не смог. Через десять минут уехал, колесил весь день.
Мина какое-то время молчит. Миха садится на корточки, прислоняясь спиной к телефонной будке.
– Он помнит твоего деда?
– Еще не спрашивал.
– А-а.
– Он убивал евреев.
Миха прислушивается, как она отреагирует. В трубке тихо.
– Я имею в виду – Колесник. Не опа. Хотя опа, может быть, тоже. Вполне возможно. Он принимал участие в расстрелах. Сам мне сегодня об этом сказал. После такого я не мог остаться. Не мог смотреть на него, разговаривать.
– С тобой все нормально?
– Нет.
– Миха.
– Все хорошо, Мина, прости. Со мной не все в порядке, но в целом все хорошо.
– Миха. Может, тебе просто вернуться домой?
Да, это выход. Набирая номер, он так и собирался поступить. Но теперь, когда об этом сказала Мина, он засомневался. Молча слушает, как Мина вздыхает.
– А ты как? Все нормально?
– Да, у меня все в порядке.
– Что новенького?
– Записалась на курсы будущих мам.
– Правда? Когда первое занятие?
– На следующей неделе. В среду вечером. Приглашаются роженицы и их мужья. Ты пойдешь?
