Чем мы дышим, что видим? Закипели страсти вокруг экологии. Вот что добавило две-три тысячи подписчиков городской газете: «Отвал или кладбище металла?», «Ярмарка отходов», «Снова об отвале…», «Еще раз об отвале», «Меры приняты — проблемы остаются». «Разработано в городе — прижилось у соседей», «Богатства на свалке», — сообщения были небольшие. Репортеры, воспитанные на коротенькой заметке и сообщении в пятнадцать строк, вошли во вкус и стали обобщать, рассуждать, делать выводы, добираясь до корня проблемы. Но все же главным в их сообщениях был — факт и они не жалели подметок, обегав все свалки в округе, срываясь в дорогу по первому звонку, сигналу…
Горы металлолома обнаружились на свалке машиностроительного объединения. «Временно, — сказал директор, — мы отмечаем полвека нашего предприятия, ждем гостей из министерства, почистили территорию…» «Гостей на свалку не повезете! — спросил наивный репортер. — Посмотреть!»
«У тракторостроителей трудится на отвале экскаватор, — сообщила газета, — с его помощью выбирается крупногабаритный скрап. Делается это так: заводит рабочий трос с крюком на конце и тянут-потянут. Крупный кусок еще вытянут, а мелочь…
Электрометаллурги консервируют в земле железнодорожные рельсы. Сотни покореженных балок стальной колеи валяются на территории. Каждый метр рельса (а это качественная сталь!) весит десятки килограммов. Сколько километров пути покоится в земле?
Читатели не поверят, но это точно — в шлаковых отвалах металлического комбината покоится более миллиона тонн металла.
Что же получается? По заданию металлического завода Гипромез переработал технико-экономическое обоснование по переводу его на безотходный способ работы. Согласно этому обоснованию, предусматривалось строительство дробильно-сортировочного комплекса для переработки скардовин доменного шлака. Этот комплекс внесен в титул 11-й пятилетки с окончанием сооружения в 1985 году. А он? — к строительству еще и не приступили.
А отвалы растут! Предоставим разрабатывать их потомкам в XXI веке!»
* * *
Обязанности дежурного слесаря были необременительны. С вечера Галкин-старший спускался в подвал, к бойлеру, и сидел, готовый к неожиданностям. В трубах, стояках и задвижках шумела вода, басовито рокотала канализация. Бывало, что система выходила из повиновения, давлением разрывало старые трубы или выбивало прокладку, и подвал превращался в озеро с кипятком. Слесари бродили по нему в клубах пара, в резиновых сапогах, устраняя аварию. Случалось, проваливаясь по грудь. Но то было зимой или осенью — летом теплоцентраль снижала давление, залечивая раны и готовясь к новому сезону.
Заглядывать вперед Галкин-старший не хотел. Кто знает, что будет до зимы: его место не здесь, в институте одумаются, спохватятся и придут на поклон… Паша ничего не ждал, мотался по квартирам со смесителями, бачками и унитазами, левачил. Заказы сами шли в руки, стоило ему выйти во двор и сесть на скамейку. Слесарил он давно, примелькался. Его зазывали в квартиры на предмет утечки воды в кране или бачке, засорения канализации. Паша не отказывался. Угощали по-разному, как в старые времена или на новый манер: ставили самовар с вареньем.
— Что же с людьми деется? — не понимал Паша, нахлебавшись чая, как первоклассник. — Вот ты ученый человек, объясни, как дальше жить? Раньше без бутылки никто не обходился, приглашая слесаря, неписаный закон. А теперь ополчились на водку, как на врага. За что, Галкин, кому она, бедная, мешала? — Паша хотел знать правду, газет он не читал и не мог знать, что делается за пределами его двора. Может, все дело в том, что люди где-то упивались до зеленого цвета, то есть меру не знали. Бывает, конечно. Но у них в ЖЭКе пили не очень, по мнению Паши, и меру знали. Из мужиков потеряли здоровье и померли человек пять-шесть. Паша звал в свидетели Галкина-старшего и начинал вспоминать, загибая для счета пальцы, в математике он был не силен и надеялся на ученого дружка.
Первым помер инженер из сто пятнадцатой квартиры с лоджией, с седьмого этажа. Жил зажиточно, с женой и дочкой, держал под окнами «Жигули» и потому запомнился всему двору. Никто не знал, что он «закладывает», супруга скрытничала, гордая была, чуть что — под ключ мужика, дескать, пей, но на люди не показывайся, не позорь. Повесился инженер по пьяному делу, в одиночестве…
У Паши во рту стало терпко и мятно после чая, будто травы нажевался на лугу вместе с телятами. В смерти инженера он винил его скрытную супругу и не мог простить, проходил не здороваясь, и заказы от нее задвигал в самый дальний ящик.
Вторым отдал концы веселый старикан с первого этажа, этого на ключ не закроешь, неугомонный был. Хватанет стакан и скок за дверь, к людям, в кальсонах, по-домашнему. По двору шастает, девок пугает. Разговоров после! Смеху… На неделю. Весело жили. По крайности, есть что вспомнить. Помер старикан от мороза, выскочил по обыкновению, а на дворе за тридцать с ветродуем. Горячку подцепил, сгорел… Не изменив привычке. Поздно ему было переменяться, привык старичок, чтобы водку продавали на каждом углу, на разлив и вынос, у дома и завода.
У третьего мужика была привычка отдыхать на лестнице, поперек ступенек. Разляжется, будто на диване. Жильцы через него привыкли перешагивать, шагали целое воскресение или субботу и коляски детские катили. А после кто-то споткнулся, глядит: неживой вроде сосед-то, дышать перестал… Упившись был очень, сказали врачи, по случаю праздника и тринадцатой зарплаты с премией…
Четвертый… Паша больше не хотел считать, многовато получалось. От такой арифметики лучше держаться подальше. Иначе спросится: кто следующий? И все же хоть и умирали от сивухи, заключал Паша, зато жили весело. Теперь уж такого не увидишь, чтобы кто-то бегал по двору в чем мать родила или валялся бревном на ступеньках. Скучно глядеть на серьезные, трезвые лица людей, особенно вдов, которые сердиты на то, почему не вводят сухой закон, тогда бы их мужья были живы и невредимы…
Сухого закона время от времени ждали в городе, Пашу прямо трясло от страха, но Галкин-старший, обозрев печать и послушав радио, успокаивал: про сухой закон не пишут, дескать, государство понесет невосполнимые убытки, разорится без водочной прибыли. Короче, нечем станет платить людям и пострадает оборона. А куда девать картошку, свеклу, кабачки? Свозить их с полей из года в год не поспевали, и половина урожая уходила под снег. И эта половина-то как раз, по ученым выводам Галкина-старшего, приносила самый верный доход: ее отправляли в мороженом виде на спиртозавод и перегоняли в водку… А теперь куда?
И словно в подтверждение прогнозам Галкина-старшего город завалили овощами и фруктами, закрыв спиртозавод. В цехах, где перегоняли спирт, теперь разливали фруктовые напитки, пекли пряники с ванилью и выпускали «птичье молоко» в шоколаде…
На тротуарах громоздились горы ящиков с виноградом, желтые, синие, зеленые кисти свисали с чаш весов на прилавках магазинов. Продавать не успевали, с непривычки, не хватало рук, подпорченный сбывали за бесценок, по пятнадцать копеек за кило, для этих краев, считай, даром. Хозяйки брали сетками, копались, выбирая, привередничали. И сходились во мнении:
— Наконец-то, дожили! Дождались… А ведь раньше это добро изводили на проклятое вино — забулдыгам!
Они и представить не могли, какие запасы фруктов пропадали зря, превращаясь в мутную водицу, крепленую спиртом. Кому это выгодно? Торговле, наверно, забот с вином меньше. Приструнили наконец торговцев, заставили работать, поворачиваться… По воскресеньям на площадях и улицах города разворачивались ярмарки: фрукты и овощи продавали прямо с грузовиков и рефрижераторов, запасайтесь, варите, солите… И люди запасались. Хранилищ у города не хватало для такого потока с полей и садов. Спохватились, строили.
Паша, проторчав в очереди за водкой и вернувшись ни с чем, купил с горя два ящика винограда и приволок в подвал. Дошли слухи, что мужички давят даровой фрукт и закладывают в бутыли, на брожение. Бутылей в бойлерной не было, и Галкин-старший должен был пораскинуть мозгами. Формулу винного спирта он выудил из учебника органической химии для вузов, остальное было делом техники. На логарифмической линейке, не вылезая из подвала, произвел расчет, время окисления и момент осветления, когда осадок опускается на дно и можно пробовать. Пашка смотался за сахаром. Согнул из нержавейки бак литров в шестьдесят, приделал пробку, вывел трубку и заготовил укромный уголок на случай ревизии; за бойлером в тепле процесс забулькал с удвоенной силой, внеся оживление в трудовой процесс слесарей. Левачить Паша больше не ходил, не нуждался в случайных «трешках» и рублях. Виноград был почти даровой, не в пример водке, а голова у Галкина-старшего ученая, с ней не пропадешь…
