мыслителями и имеет смысл более
рассматривание, чем
видение. Потому нельзя, например, сказать, что ум от состояния молитвы возвышается к
степени созерцания, так же как нельзя сказать, что он возвышается к
степени рассматривания. Если же один раз необходимо греческое слово
ύεωρία перевести
видение, то не худо бы, кажется, и всегда одному слову усвоить один смысл. Таким образом может у нас составиться верный философский язык, согласный с духовным языком словенских и греческих духовных писателей. Второе слово
— доброе, которое на словенском языке, кажется, значит то же, что на русском прекрасное, Вы везде изволите и на русском языке переводить словом
доброе. От этого, мне кажется, в некоторых местах выходит неполный смысл. Например, в конце 27-го слова Исаак Сирин, кажется, приписывает второму чину разума совершение и
доброго (по естеству), и
изящного. По-словенски первое названо
благо, а второе
— доброе. Поэтому всю деятельность изящных искусств можно отнести к области разума этой степени. Если же слово
изящное или
прекрасное заменить словом
доброе, то весь этот смысл пропадает. Прошу Вас, милостивый батюшка, сказать мне, ошибаюсь ли я, и в этом случае простить с свойственным Вам благодушием. Осмеливаюсь же я говорить свои замечания вследствие Вашего приказания. Посланную к Вам тетрадь русского перевода Феолипта[380] — прошу Вас прочесть и исправить. Язык, кажется, хорош, но везде ли верно переведено, не знаю. После Вашего исправления мне бы хотелось ее послать Комаровскому и еще кой-кому не могущему читать по-словенски, чтобы они получили какое-нибудь понятие о том чтении нашей церкви, которое незнакомо Западу.
Письмо это, начатое 21-го, окончено 22 августа.
Думаю нынче около пяти часов поехать к митрополиту.
Испрашиваю Ваших святых молитв и святого благословения, с искренним уважением и сердечною преданностию остаюсь Ваш покорный слуга и духовный сын И. Киреевский.
86. Оптинскому старцу Макарию
26 августа 1852 года
Многоуважаемый батюшка!
В субботу, 23 августа, отправилась Наталья Петровна в Ростов вместе с Сережей[381] и с Александрой Петровной[382]. Письмо Ваше от 23 августа я получил сейчас и распечатал, видя на то позволение на конверте. От всей души благодарю Вас за поздравление с нынешним днем, добрый батюшка! И надеюсь на святые молитвы Ваши, особенно во время нынешней литургии, когда Вы особенно молитвенно вспомните о Наталье Петровне. Меня же очень беспокоит ее теперешнее положение и жаль ее, ибо она одна едет с Александрой Петровной, которая в таком расположении духа, что иногда кажется, как будто она полупомешанная. С Натальей Петровной ссорится беспрестанно, говорит ей грубости, а себя считает самой несчастнейшей и находится в постоянном отчаянии. А главное, кажется, все оттого, что ей думается, что Наталья Петровна обращает более внимания на гувернантку, чем на нее. Иногда мне кажется даже, что это игрушки какого-нибудь мурина, — если последнее справедливо, то прошу Вас, Батюшка, помолиться Господу, чтобы Он запретил ему. Вчера получил я письмо от Попова[383]. Он обещается употребить все силы, чтобы хлопотать для Оптина, и удивляется, что его первые хлопоты были так неудачны. «Меня уверили, — пишет он, — что все будет сделано как нельзя лучше, а на поверку вышло — почти ничего. Это может случиться и теперь, хотя я не отчаиваюсь и Вас тотчас же уведомлю, как скоро узнаю что-нибудь положительное». Я обещал ему, батюшка, взятку: от Оптина книгу Варсануфия, и он теперь просит ее, потому я пошлю, если позволите, от имени отца игумена и Вашего.
У митрополита я был на другой день после того, как доставил ему Ваши рукописи. Он в этот день служил, несмотря на зубную боль, и рукописи просмотреть еще не успел, а только взглянул на них и из того, что видел, заметил многое такое, в чем неправильность перевода лаврского бросается в глаза. «Очень бы жаль было, — сказал он, — если бы с этими ошибками рукопись пошла в печать. Но о других замечаниях оптинских я еще ничего не могу сказать, покуда не сличу с подлинником». О слове разум он тоже сказал, что ничего не может сказать не сличивши с греческою книгою. Когда же я сказал ему, что, по всей вероятности, это по-гречески гнозис, то он отвечал, что в таком случае мудрено переводить иначе, как ведение. Впрочем, надобно справиться с текстом.
О 17-м слове, в котором выражается понятие того времени об устройстве Солнечной системы, владыка сказал, что, кажется, примечания к тому месту не нужно. Но более об этом не распространялся. Когда же я сказал ему, что в той же главе есть место темное, которое даже и Вас затрудняет, то он пошел за книгой, принес (тот самый экземпляр, который он, еще бывши архимандритом, нашел в библиотеке Амвросия[384] и испросил себе) и прочел то место, о котором шла речь, и задумался. «Как, Ваше высокопреосвященство, изволите понимать это?» — спросил я. «А вот, — отвечал он, показывая на поле книги, — когда я еще в первый раз читал это, то поставил вопросительный знак, который стоит еще и теперь». Тогда я сказал ему, как покойный отец Филарет объяснял это место как относящееся к Михаилу Архангелу. «Я только хотел сказать это сам», — прервал он меня. «Если таково было мнение отца Филарета и такое же Вашего преосвященства, — сказал я, — то для меня, кажется, уже нет ни малейшего сомнения в значении этого места».
Сейчас прерывают меня.
Прошу Ваших святых молитв и святого благословения и с уважением и преданностью остаюсь Ваш покорный слуга и духовный сын И. Киреевский.
87. Оптинскому старцу Макарию
2 сентября 1852 года
Сердечно уважаемый батюшка!
В пятницу, 29 августа, я получил несколько слов от Васи, писанные не из лицея, а из лицейской больницы и не его рукой, а им только диктованные. Он уведомляет меня, что с 27-го числа в больнице и не может держать пера, потому что у него на указательном пальце нарыв, и вся рука распухла, и от сильной боли он почти не может спать ночи. Доктор Пфёль[385], которому я сообщил это известие, говорит, что теперь подобные болезни в воздухе и даже бывают очень опасны. Прошу Вас, милостивый Батюшка, помолиться за нашего Васю! Я писал в Петербург к Комаровскому, к Рихтеру и к Рейнгардту[386], прося их навестить его и известить меня, как найдут его, но ответа еще не получал. Думал съездить туда сам по железной дороге, но не решился оставить детей без
