оператора спешно нацарапал на щите «ПРЯМОЙ ЭФИР!» и вздернул предостережение повыше, чтобы она увидела.
Прочитав надпись, Элизабет подняла указательный палец в знак того, что ей нужна еще секунда, а затем продолжила самостоятельную экскурсию: остановилась, чтобы изучить развешенные на стене тщательно подобранные элементы декора – вышивку «Мир дому сему», коленопреклоненного Иисуса в скорбной молитве, любительский морской пейзаж с кораблями, – и на пути к загроможденным столешницам в ужасе изогнула брови при виде корзины для рукоделия с торчащими из нее английскими булавками, стеклянную банку с разрозненными пуговицами, клубок бурой пряжи, треснувшее блюдо с мятными конфетами и хлебницу с начертанной затейливым шрифтом надписью «Хлеб наш насущный».
Буквально вчера Уолтер высоко оценил вкус дизайнера.
– Пустячки, а приятно, – похвалил он. – То, что надо.
Но сегодня, рядом с ней, эти украшательства выглядели кучей хлама. Элизабет перешла к другой столешнице и заметно покраснела при виде солонки и перечницы в форме курицы с петухом, уничтожила взглядом розовый стеганый чехол для тостера, отшатнулась от неряшливого шарика из круглых резинок. Слева от шарика стояла банка для печенья в виде толстой немки, пекущей крендельки. Резко остановившись, Элизабет задрала голову и стала разглядывать большие часы на проволочной подвеске – они вечно показывали шесть часов. В глаза била сверкающая надпись: «Ужин в шесть».
– Уолтер! – позвала Элизабет, прикрывая ладонью глаза от яркого света. – Уолтер, на пару слов, пожалуйста.
– Рекламу давай, рекламу! – прошипел Уолтер оператору, видя, что Элизабет уже пробирается от съемочной площадки к его креслу. – Кому сказано? Сейчас же! Элизабет! – Он вскочил с кресла и бросился к ней. – Что ты творишь? Вернись! Мы в прямом эфире!
– Разве? Это исключено. Декорации не работают.
– Все работает: и плита, и раковина, все проверено, а теперь возвращайся, – говорил он, подталкивая ее назад.
– Я имела в виду – все это мне не подходит.
– Послушай… – сказал он. – Ты перенервничала. Потому мы и ведем съемку в пустой студии – даем тебе возможность освоиться. Но ты по-прежнему в эфире – и должна работать. Это наш пилотный выпуск; все можно будет подправить.
– Ага, значит, изменения возможны, – сказала она, упираясь руками в бедра и оглядывая съемочную площадку. – Нам придется многое поменять.
– Ладно, хотя нет, подожди. – Он разволновался. – Давай уточним: изменения декораций невозможны. Все, что ты видишь, тщательно подбиралось нашим дизайнером в течение недели. Эта кухня – мечта современной женщины.
– Если ты заметил, я – женщина, но такого мне не нужно.
– Я не имел в виду конкретно тебя, – продолжал Уолтер. – Я имел в виду усредненную личность.
– Усредненную.
– Среднестатистическую. Ну ты понимаешь: типичную домохозяйку.
Элизабет издала какой-то звук, мощный, словно фонтан кита.
– Ладно, – сказал Уолтер, понизив голос и беспорядочно жестикулируя. – Ладно, я понял, но не забывай, Элизабет: это не только наше с тобой шоу, оно также принадлежит телестудии. Пока нам платят, мы, как порядочные люди, будем выполнять все требования. Правила тебе известны: в разных местах они для всех одинаковы.
– Но прежде всего, – возразила она, – мы работаем для зрителей.
– Допустим, – жалобно протянул он. – Вроде того. Нет, погоди, не совсем. Наша обязанность – давать людям то, чего им хочется, даже если они сами не знают, чего хотят. Я уже объяснял: такова концепция послеобеденных программ. Которые мертвого разбудят, понятно?
– Но прежде всего мы работаем для зрителей.
– Еще один рекламный блок? – прошептал оператор.
– Не надо, – быстро ответила она. – Мои извинения всем. Я готова.
– Мы друг друга поняли, так? – ей в спину напомнил Уолтер: Элизабет уже возвращалась на сцену.
– Да. Ты велел мне обращаться к усредненной личности. К обычной домохозяйке.
Ему не понравился ее тон.
– Через пять… – сказал оператор.
– Элизабет! – предостерег Уолтер.
– Четыре…
– Для тебя все написано.
– Три…
– Читай подсказки – и все.
– Две…
– Очень прошу, – молил он. – Сценарий – блеск!
– Одна… мотор!
– Здравствуйте, – сказала Элизабет прямо в камеру. – Меня зовут Элизабет Зотт, и это программа «Ужин в шесть».
– Пока все путем, – шепнул себе Уолтер. – УЛЫБАЙСЯ, – беззвучно подсказал он, вздернув уголки рта.
– Добро пожаловать в мою кухню, – сурово изрекла она под скорбным взглядом Иисуса, смотрящего ей через плечо. – Сегодня у нас будет…
Она запнулась, дойдя до слова «весело».
Повисла неловкая пауза. Оператор оглянулся на Уолтера.
– Опять рекламу пускать? – жестом спросил он.
– НЕТ! – одними губами прокричал Уолтер. – НЕТ! ДЬЯВОЛЬЩИНА! ПУСТЬ РАБОТАЕТ! ДЬЯВОЛЬЩИНА, ЭЛИЗАБЕТ, – молча продолжал он, размахивая руками.
Но Элизабет словно впала в транс, и никто – ни размахивающий руками Уолтер, ни оператор, готовящийся запустить рекламу, ни гримерша, промокающая себе лицо губкой-спонжем, припасенной для Элизабет, – не мог вывести ее из этого состояния. Да что за напасть такая?
– МУЗЫКУ. – Уолтер в конце концов дал знак звукооператору. – МУЗЫКУ.
Но музыка не понадобилась: вниманием Элизабет завладели ее тикающие часы и она вернулась к жизни.
– Простите, – сказала она. – На чем мы остановились? – Глядя на телеподсказку, она помолчала еще немного и вдруг ткнула пальцем вверх – на большие настенные часы. – Прежде чем начать, хочу дать вам один совет: не верьте, пожалуйста, этим часам. Они стоят.
Сидящий в режиссерском кресле Уолтер коротко и шумно выдохнул.
– Я серьезно отношусь к приготовлению пищи, – продолжала Элизабет, полностью отказавшись от телесуфлера, – и знаю, что вы тоже. – С этими словами она смахнула корзину для рукоделия в открытый ящик под столешницей. – Знаю и то, – она обвела взглядом несколько квартир, которые в тот день были случайным образом выбраны для подключения к студии, – что ваше время дорого. Равно как и мое. А потому давайте договоримся: вы и я…
– Мам… – заныл от скуки мальчонка в калифорнийском Вэн-Найзе, – там ничего не показывают.
– Ну выключи тогда! – крикнула ему из кухни мать. – Мне некогда! Иди во дворе поиграй…
– Ма-а-ам… Ма-а-ам, – не унимался мальчонка.
– Господи, Пит… – В комнате появилась загнанная женщина, держа в мокрой руке наполовину очищенную картофелину и порываясь бежать назад в кухню, где на высоком стульчике надрывался грудной младенец. – Неужели я все за тебя делать должна?
Но как только она потянулась к тумблеру, чтобы выключить Элизабет, та вдруг с ней заговорила:
– Как подсказывает мой опыт, есть множество людей, не замечающих тех усилий и жертв, которых требует статус жены, матери, женщины. Так вот, я не отношусь к этому множеству. И в конце тех тридцати минут, которые мы проведем вместе с вами, мы непременно продвинемся на один шаг вперед. Мы непременно создадим нечто такое, что не пройдет незамеченным. Мы непременно приготовим ужин. И он непременно будет рациональным.
– Кто это? – спросила мать Пита.
– Не знаю, – буркнул Пит.
– Итак, начнем, – сказала Элизабет.
Потом у нее в гримерной стилистка Роза, заглянувшая к ней попрощаться, говорила:
– Для протокола: мне лично карандаш в прическе понравился.
– Для протокола?
– Лебенсмаль уже двадцать минут орет на Уолтера.
– За то, что у меня в волосах был карандаш?
– За то, что ты отступала от сценария.
– Ну да, отступала. Но лишь потому, что эти шпаргалки нечитаемы.
– Правда? – Роза явно вздохнула с облегчением. – Только и всего? Шрифт мелковат?
– Нет-нет, – сказала Элизабет. – Не в том дело. Эти карточки меня только сбивали.
– Элизабет! – произнес Уолтер, весь пунцовый, входя к ней в гримерную.
– Ну ладно, – шепнула Роза. – Прости-прощай. – И легонько сжала ей локоть.
– Приветик, Уолтер, – сказала Элизабет. – Я как раз составляю список изменений, которыми необходимо заняться прямо сейчас.
– Уже виделись! – взорвался он. – Что на тебя нашло?
– Ничего на меня не нашло. Мне казалось, все получилось неплохо. Ну да, в самом начале немного спотыкалась, но исключительно от волнения. Больше это не повторится, только надо декорацию подправить.
Он протопал через гримерную и бросился в кресло.
– Элизабет… пойми: это же работа. У тебя две задачи: улыбаться и зачитывать текст по шпаргалкам. Точка. Свои мнения о декорациях и шпаргалках оставь при себе.
– По-моему, я так и делаю.
– Нет!
– Ну, все равно эти подсказки я зачитывать не могла.
– Глупости, – бросил он. – Мы пробовали всякие размеры шрифта, помнишь? Уж я-то знаю, что ты прекрасно могла зачитывать эти проклятые подсказки. Господи, Элизабет, Лебенсмаль вот-вот прихлопнет нашу программу. Ты хоть
