как с выездами за границу, – из столиц тянуло домой, а дома Петр Ильич чувствовал себя скверно. Одиночество – дело уютное, спокойное, но и хандру оно навевает изрядную.
20 октября (1 ноября) 1887 года в Мариинском театре состоялась премьера «Чародейки» под управлением автора. «Продирижировавши четыре раза своей оперой, я приехал пять дней тому назад сюда [в Москву] в состоянии духа очень меланхолическом. Несмотря на овации, сделанные мне на том представлении, опера моя мало нравится публике и, в сущности, успеха не имела. Со стороны же петербургской прессы я встретил такую злобу, такое недоброжелательство, что до сих пор не могу опомниться и объяснить себе – за что и почему. Ни над какой другой оперой я так не трудился и не старался и между тем никогда еще я не был предметом такого преследования со стороны прессы»[200], – жаловался Петр Ильич Надежде Филаретовне. «Публика, никогда сразу не может оценить Ваших сочинений, потому что Вы не Верди и не Беллини, но она все-таки оценит и будет восхищаться, – ответила баронесса. – А пресса, ведь это цепная собака, которая злится и сама не понимает – на что и за что; но, кроме того, Вас ведь всегда петербургская журналистика преследует, потому что считает Вас москвичом»[201]. Следующее письмо Петра Ильича проникнуто еще большей горечью: «Два года работал я над “Чародейкой”, напрягал все свои силы, чтобы опера моя вышла капитальным моим трудом, – и что же? Оказывается, что эта несчастная “Чародейка” потерпела настоящее фиаско… Я, вероятно, писал Вам, как холодно относилась ко мне публика на втором, третьем и четвертом представлении. На пятом (я уже не дирижировал) театр был не полон, а теперь мне пишут, что на седьмом представлении театр был наполовину пуст. В прежнее время случалось, что суждения публики и прессы были ко мне неблагоприятны, но не глубоко оскорбляли меня, ибо смутно я сознавал причину неуспеха. Теперь этого нет; я непоколебимо убежден, что “Чародейка” – лучшая моя опера, а, между тем, ее скоро сдадут в архив! И всего обиднее, что в прессе на меня напустились с такой злобой, как будто я всю свою жизнь был бездарным писакой, незаслуженно поднявшимся выше, чем бы следовало, и не нашлось никого, кто бы за меня заступился. Ни одной горячей, сочувственной статьи во всей петербургской печати не появилось, напротив: всеобщее злорадство и торжествующий тон, точно будто все они сговорились вредить мне самым жестоким образом и видят во мне лютого врага, заслужившего мщение… За что? – Совершенно непонятно. Никогда я никому я не наносил сознательно никакого зла!»[202].
Вот казалось бы – и сюжет хорош, и музыка бесподобна, и исполнение (если судить по тому, что известно об актерах) было на должной высоте, а опера «не пошла». Увы, ни публика, ни критики пока еще не научились разбираться в красотах новой русской музыки. Надежда Филаретовна неспроста упоминает про Верди и Беллини, которыми было принято бездумно восхищаться, потому что это Верди и Беллини. Если уж говорить начистоту, то опера Верди «Отелло», премьера которой состоялась в том же 1887 году, при всех своих достоинствах, уступает «Чародейке» в совершенстве. Ну а из наследия Беллини «Чародейку» можно сравнивать (при всей их несхожести) только с «Нормой», лучшим произведением гениального итальянца.
«Роман о русской девичьей душе» (так называл «Чародейку» Асафьев) ждал своего читателя… Впору было опускать руки – ну сколько же можно терпеть неудачи?! – но Петр Ильич, при всей своей бытовой мягкости, в творчестве проявлял исключительные бойцовые качества. Неудачи ненадолго выбивали его из колеи – надо же пережить случившееся, а затем побуждали браться за новые проекты. Опять же, «провал» «Чародейки» прошел на фоне успеха концертных произведений и неуклонно растущей популярности композитора Чайковского как в России, так и за рубежом. Короче говоря, все было далеко не так плохо, как могло казаться.
Но, прежде чем идти вперед, нужно сказать еще об одной опере – «Черевички», переделанном «Кузнеце Вакуле», которого Чайковский написал летом 1874 года. Либретто по повести Гоголя «Ночь перед рождеством» написал поэт Яков Полонский, друг Тургенева и Тютчева. В конце 1876 года опера была поставлена в Мариинском театре и успеха не имела. «Вакула» торжественно провалился, – писал Чайковский Сергею Танееву. – Первые два действия прошли среди гробового молчания, за исключением увертюры и первого дуэта, которым аплодировали… После третьего и четвертого действия (третье разделили на 2) меня по многу раз вызывали, но при сильном шиканьи значительной части публики. Второе представление прошло несколько лучше, но все же можно с уверенностью сказать, что опера не понравилась и вряд ли выдержит более 5–6 представлений. Замечательно то, что на генеральной репетиции все, и в том числе Кюи, предсказывали мне громадный успех. Тем тяжелее и огорчительнее было мне падение оперы. Не скрою, что я сильно потрясен и обескуражен. Главное, что ни на исполнение, ни на постановку пожаловаться нельзя. Все было сделано старательно, толково и даже роскошно»[203].
Петр Ильич ошибся – опера все же выдержала восемнадцать представлений, после чего он не отдавал ее для постановки в другие театры, поскольку решил переработать. Критики главным образом упрекали «Вакулу» за «лирический энтузиазм», то есть за то, что автор придал сугубо комическому сюжету чрезмерную лиричность. Цезарь Кюи написал, что «музыка почти сплошь красива и благородна как в тематическом, так и в гармоническом отношении. В ней есть прелестные места, способные доставить живейшее удовольствие, если бы певцы замолчали, играл бы один оркестр только, а зрители перестали смотреть на сцену. Но с певцами, с текстом на сцене почти все пропадает. И то, и другое, и третье – это соль, которую Чайковский обильно всыпал в варенье… Я не знаю сюжета более веселого, юмористического, живого, как сюжет “Вакулы”, если оставить в стороне оффенбаховские карикатуры и фарсы. И на этот-то бойкий сюжет г. Чайковский написал музыку почти сплошь меланхолическую, элегическую, сентиментальную. Кто бы поверил, что в “Вакуле” преобладает минор и темп модерато!? За исключением Солохи и беса, все ноют: и Оксана, и Вакула, и Чуб, и голова, и дьяк».
Переделкой «Вакулы» Петр Ильич занялся практически сразу после того, как поселился в Майданове. Добавил Вакуле арию «Слышит ли девица» и еще кое-что дописал (например, комическую песенку Школьного учителя), упростил ряд композиций, которые посчитал чрезмерно сложными, глубже проработал музыкальные характеристики героев. Премьера «Черевичек» состоялась в московском Большом театре 19 (31) января 1887 года, причем на ней Чайковский впервые стоял за дирижерским пультом – можно сказать, прошел «боевое крещение» перед представлением «Чародейки» в Петербурге. Петр Ильич долго колебался, прежде чем согласился
