— Я вовсе не собираюсь тебя переубеждать… Просто у нас принято говорить: в споре рождается истина.
— А я всегда считал, что где спор — там вопросы, которые могут заставить усомниться даже в самом очевидном и уверовать в то, что всегда казалось заблуждением… Я не хочу, чтобы ты поставил под сомнение хотя бы одну из своих правд, тем более то, на чем строится все понимание мироздания.
— Но ты маг, и…
— Разве это что-то меняет?
— Конечно! Если избранному богами, Хранителю не нравятся прежние законы, он может их изменить, и…
— Я не Хранитель. И никогда не стану им, даже если захочу этого. Мне даже не известно, что значит быть им. Единственное, что я знаю о ваших магах, это то, что они обладают даром, подобным тому, что был дан мне.
— Но, Шамаш, ведь для того, чтобы что-то узнать, порой достаточно лишь спросить…! Я с радостью расскажу тебе все, что знаю! Да хоть прямо сейчас…
— Постой, торговец, не торопись. Есть много способов найти нужное, и тот, о котором говоришь ты — один из самый легких и быстрых. Однако дело в том, что я пока еще сам не знаю, что я ищу и хочу ли найти, — он умолк. Его взгляд обратился на белоснежные просторы снежной пустыни, словно стремясь раствориться в их бесконечности, набраться их силой и спокойствием.
Караванщик глядел на Хранителя, не в силах скрыть своего удивления:
— Тебе не нравится мир, который выбрали для тебя боги? Ты жалеешь о том, что потерял, и все еще надеешься вернуться?
— Я слишком хорошо понимаю, что пути назад нет, — на миг он замер, опустив голову на грудь и сжав губы в тонкие бледные нити. — И ваш мир тут ни при чем. Даже если бы я оказался на самой прекрасной и совершенной из земель, мне было бы так же тяжело, если не еще труднее… Видишь ли, караванщик, я ждал совсем иного…
— Чего же?
— Смерти. Я готовился к ней, не думал о том, что мне будет суждено выжить. А возвращаться назад много труднее, чем делать шаг в вечность.
— Но в чем ты провинился перед богами, если думал, что Они покарают тебя смертью?
— Я исполнил их волю.
— Что это за боги, которые наказывают за преданность?
— Они безымянны и непостижимы, стоящие за всем и вне всего.
— Опять загадка! Шамаш, почему в вашем мире была такая сложная вера? Как можно понять то, чего понять невозможно, веровать в то, что вне веры?
— Вера для души, не для разума.
— Вот еще одна тема для разговора, — караванщик, улыбаясь, качнул головой, — но не сейчас, когда ты захочешь поговорить об этом… Пока же я, если ты позволишь, я задам тебе лишь один вопрос, последний.
— Спрашивай, — проговорил Шамаш. И в его голосе, и в глазах отражалась усталость, словно столь привычный для каравана разговор утомил его сильнее совершенного накануне чуда.
— Мне кажется или ты действительно опасаешься встречи с подобными тебе?
— Меня страшит не сама встреча, а то, что я узнаю… Или чего не найду. Ваш мир во многом противоположен моему и мне бы очень не хотелось, чтобы так оказалось и в этом…
— Не могу сказать, что я понял твой ответ, но я готов его принять. Надеюсь, что время позволит мне во всем разобраться… А ты, ты ни о чем не хочешь меня спросить?
— Не сейчас
— Что ж, если так, я, пожалуй, пойду.
Шамаш кивнул. Он скользнул по караванщику взглядом, подобным задумчивому порыву южного ветра — свидетельство того, что его мысли в этот миг были где-то очень далеко.
И в который уж раз Евсей поймал себя на том, что маг виделся скорее миражом, духом пустыни, нежели живым человеком из плоти и крови. Лишь его глаза дышали жизнью — далекой и необъяснимой, как вера чужого мира и непонятной, как слова иной жизни.
Так или иначе, караванщик двинулся к своей повозке. Сон и раньше помогал ему яснее увидеть то, что наяву казалось расплывчатым и лишенным очертаний.
И, все же, в последний момент он решил заглянуть в повозку Мати, проверить, все ли с девочкой в порядке и не пришла ли ей опять в голову мысль совершить какой-нибудь отчаянный поступок.
Стоило караванщику откинуть полог, как его сердце пронзил острой стрелой страх — ему показалось, что малышки нет, что она пропала, снова скрываясь от обиды в снежной пустыне.
Тяжело дыша, в кровь кусая побледневшие губы и кляня себя на чем свет стоит за то, что он, предчувствуя приближение беды, не попытался обойти ее, приказав кому-нибудь из дозорных проследить за Мати или взяв эту обязанность на себя, Евсей поспешно залез в повозку, раскидал одеяла… и облегченно вздохнул, почувствовав, как гора падает с его плеч.
Разбуженная столь внезапно, Мати сидела возле вороха шкур, протирая заспанное лицо и тараща удивленные глаза на караванщика.
— Дядя, — наконец, пробормотала она, все еще не придя до конца в себя. — Что-то случилось?
— Нет, нет! — поспешил успокоить ее взрослый. — Все в порядке. Прости меня, милая, я просто не сразу смог найти тебя и очень испугался.
— Ты подумал, что я снова убежала? — окончательно проснувшись, девочка глядела на него с вызовом. "Отец уже наказал меня. Теперь я могу говорить и делать все, что хочу", — читалось в ее глазах.
— Да, Мати, — в первый момент Евсею стало даже не по себе, когда ему показалось, что малышка прочла его мысли.
— Нет, дядя Евсей, — девочка вздохнула. Ее голос стал тих и задумчив. — Я хотела убежать, но Метель не звала меня, наоборот, убеждала остаться, а потом и вовсе усыпила. К тому же, я ведь дала папе слово никогда больше не делать этого, — она казалась не по годам рассудительной, в глазах была боль, но не обида. — И вообще, я сама виновата — мне не нужно было быть такой… — она замешкалась, не в силах найти нужное слово. Было видно, что ей хочется как можно точнее передать свои чувства, а не ошибиться, схватившись как за соломинку за первое попавшееся… — Упрямой, — наконец, проговорила она. — Папе пришлось поступить так, показать, что я не права, сделать так, чтобы я поняла и запомнила… Конечно, мне очень обидно и я даже зла на него… немного… но… я знаю, что он прав.
— Ты умница, Мати, — Евсею хотелось обнять девочку, прижать ее к груди… Но нет, он не мог — она была ему не дочерью, а только племянницей.
— Дядя Евсей, папа запретил мне выходить из повозки… Я могу тебя попросить?
— Конечно, дорогая.
— Найди Шамаша, а? Пусть он придет. Мне так хочется, чтобы он почитал мне сказку. Так мне не будет одиноко, и время пролетит быстро. Только чтобы папа не знал, хорошо?
— Но почему?
— Он решит, что тогда сегодняшний день не будет для меня наказанием.
— Это точно, — караванщик хмыкнул.
— Ну, ты позовешь Шамаша? — в ее глазах мелькнуло подозрение, словно девочка была готова уличить взрослого в обмане.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
