Такова была теория и такова же была, в течение долгого времени, практика. В Лондоне и Манчестере наживались громаднейшие состояния, а Индия разорялась. Пройдите только по Индийскому Музею в Лондоне и вы увидите, какие неслыханные, невероятные богатства накопляли в Калькутте и Бомбее английские торговцы.
Но вот другим, также английским, торговцам и капиталистам, пришла в голову совершенно естественная мысль, что гораздо выгоднее эксплуатировать жителей Индии непосредственно и выделывать бумажные ткани в самой Индии, вместо того, чтобы ввозить их на двести с лишком миллионов рублей в год из Англии.
Вначале им пришлось потерпеть ряд неудач. Индийские ткачи, артисты своего ремесла, не могли примириться с фабричными порядками. Машины, присланные из Ливерпуля, оказались негодным старьём; кроме того, нужно было принять во внимание условия климата, приспособиться к новым условиям. В настоящее время всё это уже пережито, и английская Индия становится всё более и более опасной соперницей для мануфактур метрополии. В ней существовало в 1895-м году 147 больших хлопчатобумажных фабрик, на которых работало около 146.000 рабочих. Каждый год Индия вывозит в Китай, в Голландскую Индию и в Африку больше чем на 50 миллионов рублей той самой белой бумажной материи, которую считали прежде специальностью Англии, а в 1897 г. бумажных тканей уже вывезено было из Индии на 140 миллионов рублей. И в то время, как английские рабочие сидят без работы, индусские женщины, получающие по 24 копейки в день, выделывают на машине те бумажные ткани, которыми ныне начинают наводнять портовые города крайнего Востока. Джутовое же дело развивается ещё быстрее.
Одним словом, недалёк день, — и умные фабриканты отлично это знают (ради этого и Африку решили завоевать), когда в Англии не будут знать, куда девать те «рабочие руки», которые раньше занимались тканьём бумажных материй на вывоз. Мало того: есть очень серьёзные основания думать, что через двадцать лет Индия не будет покупать у Англии ни одной тонны железа. Первые препятствия, которые встречала эксплуатация угля и железа в Индии, уже успели преодолеть и на берегах Индийского океана уже возвышаются заводы, соперничающие с английскими.
Колонии, конкурирующие с метрополиями продуктами своих фабрик — вот поразительное явление экономической жизни девятнадцатого века.
И почему бы им и не конкурировать? Чего им не хватает? Капитала? Но капитал пойдёт всюду, где только есть несчастные, которых можно эксплуатировать. Знаний? Но знание не признаёт национальных границ. Технических знаний у рабочих? Но чем индусский рабочий хуже тех 92.000 мальчиков и девочек моложе пятнадцати лет, которые заняты теперь в Англии в обработке волокнистых веществ?
II.
Мы бросили беглый взгляд на промышленность отдельных стран; теперь было бы интересно сделать такой же обзор некоторых специальных отраслей промышленности.
Возьмём, например, шёлк, который в первой половине этого века был чисто французским продуктом. Известно, что Лион стал одно время центром обработки шёлка, который сначала собирали в долине Роны, а затем стали покупать в Италии, Испании, Австрии, на Кавказе и в Японии. На десять миллионов фунтов шёлка-сырца, превращённого в 1875 году в материю в Лионе и окрестностях, французского шёлка приходилось всего 880.000 фунтов.
Но раз Лион стал обрабатывать ввозный шёлк, то почему было не делать того же самого Швейцарии, Германии, России? Мало-помалу тканьё шёлковых материй развилось в деревнях цюрихского кантона. Базель сделался крупным центром шёлкового производства. Кавказская администрация обратилась к марсельским работницам и лионским рабочим с приглашением приехать на Кавказ обучать грузин усовершенствованным приёмам разведения шелковичного червя, а кавказских крестьян — искусству превращать шёлк в материи. Этому же примеру последовала и Австрия. Германия устроила, при содействии самих же лионских рабочих, огромные шёлковые фабрики. Соединённые Штаты сделали то же самое в Патерсоне…
И вот теперь шёлковое производство уже перестало быть специальностью Франции. Шёлковые материи выделываются и в Германии, и в Австрии, и в Соединённых Штатах, и в Англии, и в России. Кавказские крестьяне ткут по зимам фуляры за такую плату, при которой лионскому ткачу пришлось бы умирать с голоду. Италия посылает свои шелка во Францию, а Лион, вывозивший в период времени за 1870–74 года на 150 миллионов рублей шёлка, теперь вывозит его всего на 75 миллионов. Скоро он будет посылать за границу исключительно материи высших сортов, или же какие-нибудь новые ткани, которые могут послужить образцом для немцев, русских и японцев.
То же самое происходит и в других отраслях промышленности. Бельгия вполне утратила уже монополию выделки сукон, которые производятся теперь и в Германии, и в России, и в Австрии, и в Соединённых Штатах. Швейцария и французская Юра потеряли монополию производства часов: часы теперь делают повсюду. Шотландия уже не рафинирует сахара для России, а русский сахар ввозится в Англию; Италия, несмотря на то, что у неё нет ни железа, ни угля, сама строит свои броненосцы и паровые машины для своих пароходов; производство химических веществ перестало быть монополией Англии: серную кислоту и соду приготовляют повсюду. На парижской выставке 1889 года обращали на себя особое внимание всевозможные машины, построенные в окрестностях Цюриха, и оказалось, что Швейцария, удалённая от морей, не имеющая ни угля, ни железа — ничего, кроме прекрасных технических школ — производит теперь машины лучше и дешевле, чем Англия. Вот как сошла на нет старая теория специализации наций для обмена.
Таким образом в промышленности, как и во всём остальном, наблюдается то же стремление. т.-е. стремление к децентрализации.
Каждая нация находит более выгодным соединить у себя земледелие с возможно более разнообразными фабриками и заводами. Та специализация, о которой нам говорили политико-экономы, годилась, может быть, для обогащения нескольких капиталистов, но она совершенно бесполезна вообще: гораздо выгоднее, наоборот, чтобы каждая страна, каждая географическая область могла возделывать у себя нужные ей хлеб и овощи и производить сама большую часть предметов, которые она потребляет. Это разнообразие — лучший залог развития промышленности, посредством взаимодействия различных её отраслей, развития и распространения технических знаний, и вообще движения вперёд; тогда как специализация, это, наоборот, — остановка всякого прогресса.
Земледелие может процветать только рядом с промышленностью. А как только где-нибудь появится хоть один завод, вокруг него обязательно должно вырасти множество других заводов, которые поддерживают и поощряют друг друга своими изобретениями и развиваются параллельно.
III.
В самом деле, вывозить хлеб — и ввозить муку, вывозить шерсть—и ввозить сукна, вывозить железо — и ввозить машины — бессмысленно не только потому, что с перевозкой связаны ненужные расходы, но ещё в особенности потому, что страна, в которой отсутствует промышленность, неизбежно окажется отсталой и в земледелии. Страна, в которой нет больших заводов для обработки стали, останется позади и во всех других отраслях промышленности; и, наконец, потому, что таким образом значительное число промышленных и технических способностей, существующих среди народа, остаётся без употребления.
В мире производства всё, в настоящее время, начинает связываться одно с другим. Обработка земли стала невозможной без машин, без сильной поливки, без железных дорог, без искусственного удобрения. А для того, чтобы иметь приспособленные к местным условиям машины, железные дороги, снаряды для поливки, фабрики удобрения и т. п., требуется известная изобретательность, известное техническое умение, которые даже не могут проявиться, пока единственными земледельческими орудиями остаются заступ и соха.
Для того, чтобы поле могло быть хорошо обработано, для того, чтобы оно давало те роскошные урожаи, которых человек вправе от него требовать, вблизи его должны находиться фабрики и заводы — много фабрик и заводов, точно так же, как рядом с фабриками и заводами должно жить зажиточное крестьянское население, которое потребляло бы фабричные продукты. Иначе страна должна захиреть, как хиреет теперь Англия, вынужденная пускаться в очень дорогостоящие завоевания, чтобы сбывать свои товары, и отставать от других во всех отраслях промышленности, так как главный её доход стал теперь — отрезание купонов у акций и банковое дело, т.-е. ростовщичество.
Не в специализации, а в разнообразии занятий, в разнообразии способностей, соединяющихся ради одной общей цели — лежит главная сила экономического прогресса.
Представим себе теперь территорию — крупную или мелкую, делающую первые шаги на пути к Социальной Революции.
