Фокомелус покачал головой, повернулся и отъехал от передатчика.
— Извините… — голос из динамика доносился слабо, — я не понимаю, доктор. Вы говорите — дышать в бумажный пакет? Полиэтиленовый мешок подойдет? Не наступит ли в конце концов удушье? — Его прерывистый голос звучал раздражительно и капризно. — Нет ли какого–нибудь способа синтезировать фенобарбитал в моих условиях? Я дам вам перечень того, что у меня есть, и, может быть…
Статические разряды заглушили речь Дейнджерфильда, и, когда его опять стало слышно, он говорил уже о чем–то другом. Возможно, думал доктор Стокстилл, он не вполне нормален.
— Изоляция в пространстве, — прервал Дейнджерфильда доктор, — порождает свои собственные разрушительные явления, подобные тому, которые когда–то назывались «страхом перед замкнутым пространством». Для этого явления характерна обратная связь, вызывающая беспричинную тревогу и как результат соматическое расстройство.
Говоря это, он чувствовал, что все делает неправильно, что он уже потерпел неудачу. Фокомелус удалился, слишком раздраженный, чтобы слушать, — он был где–нибудь поблизости, бесцельно слонялся по дому.
— Мистер Дейнджерфильд, — сказал Стокстилл, — все, что я намереваюсь сделать, это прервать обратную связь, и прием с двуокисью углерода может оказаться полезным. Затем, когда мы снимем наиболее выраженные симптомы, мы сможем приступить к некоего рода психотерапии, включая восстановление первичной травмировавшей причины.
Диск–жокей сухо ответил:
— Причину, травмировавшую меня, нет нужды восстанавливать. Я ощущаю ее ежеминутно. Она вокруг меня. Это род клаустрофобии, и я болен ею очень и очень сильно.
— Клаустрофобия, — сказал доктор Стокстилл, — это фобия, прямо исходящая из промежуточного мозга. Она является расстройством пространственного чувства. Такое расстройство связано с панической реакцией на реальное или воображаемое присутствие опасности. Это подавленное желание убежать.
Дейнджерфильд сказал:
— Ну и куда же я могу убежать, доктор? Давайте будем реалистами. Господи, чем мне может помочь психоанализ? Я болен. Мне нужна операция, а не та лажа, которую вы мне предлагаете.
— Вы уверены? — спросил Стокстилл, чувствуя свою бесполезность и понимая, что он оказался в дурацком положении. — Конечно, потребуется время, но вы и я, по крайней мере, установили постоянный контакт; вы знаете, что я здесь, внизу, пытаюсь помочь вам, а я знаю, что вы слушаете…
Ты слушаешь? — мысленно спросил он.
— Итак, я думаю, мы уже достигли кое–чего.
Он ждал, но ответом ему было молчание.
— Алло, Дейнджерфильд, — сказал он в микрофон.
Молчание.
Фокомелус сказал из–за спины доктора:
— Он либо отключил связь, либо его сателлит сейчас слишком далеко. Думаете, вы ему помогаете?
— Не знаю, — ответил Стокстилл, — но попытаться стоит.
— Если бы вы начали год назад…
— Кто ж знал…
Мы считали Дейнджерфильда дарованным нам навечно, вроде солнца, понял Стокстилл. А сейчас, как говорит Хоппи, несколько поздновато.
— Попытайте счастья завтра во второй половине дня, — сказал Хоппи со слабой, почти насмешливой улыбкой. И все же Стокстилл почувствовал в ней глубокую печаль. Сожалел ли Хоппи о нем, о его тщетных усилиях? Или о человеке на сателлите, летящем над ними? Трудно сказать.
— Я буду продолжать, — обещал Стокстилл.
Раздался стук в дверь.
Хоппи сказал:
— Это официальная делегация. — Широкая довольная улыбка появилась на его худом лице; оно, казалось, расплылось и потеплело. — Прошу прощения.
Он подкатил на своем «мобиле» к двери, вытянул ручной экстензор и резким движением открыл ее.
За дверью стояли Орион Страуд, Эндрю Джилл, Кэс Стоун, Бонни Келлер и миссис Толман. Все они выглядели взволнованными и чувствовали себя не в своей тарелке.
— Харрингтон, — сказал Страуд, — у нас есть для тебя кое–что, небольшой подарок.
— Прекрасно, — ответил Хоппи, улыбаясь Стокстиллу, — видите? Разве я не говорил? Они благодарны мне.
Делегации он сказал:
— Входите, я вас жду.
Он широко распахнул дверь, и делегация вошла в дом.
— Что вы здесь делаете? — спросила Бонни доктора Стокстилла, увидев, что тот стоит с микрофоном возле передатчика.
Стокстилл сказал:
— Пытаюсь связаться с Дейнджерфильдом.
— Терапия? — спросила она.
— Да, — кивнул он.
— И неудачно.
— Завтра мы попытаемся снова, — сказал Стокстилл.
Хоппи тем временем выказывал нетерпение.
— Ну, что вы мне принесли? — Он переводил взгляд со Страуда на Джилла; вдруг он увидел коробку с сигаретами и ящик с бренди. — Это мне?
— Да, — ответил Джилл, — в знак благодарности.
Коробка и ящик вырвались из его рук; он замигал, видя, как они плывут к фоку и приземляются прямо перед его «мобилем». Хоппи алчно дергал их своими экстензорами, пытаясь открыть.
— Хм, — сказал в замешательстве Страуд, — мы должны сделать заявление. Можно сейчас, Хоппи? — Он с опаской смотрел на фокомелуса.
— Еще что–нибудь? — требовательно спросил Хоппи, открыв наконец коробку и ящик. — Что еще вы принесли, чтобы вознаградить меня?
Наблюдая эту сцену, Бонни думала: я и не подозревала, что в нем столько детского. Как дитя малое… Нам надо было принести гораздо больше, и упаковка должна была быть яркой, с ленточками и картинками, и чем разноцветнее, тем лучше. Он, должно быть, разочарован, поняла она. Наши жизни зависят от этого — от того, будет ли он умиротворен.
— Больше ничего? — раздраженно спросил Хоппи.
— Пока нет, — ответил Страуд, — но будет. — Он подмигнул членам делегации. — Твои настоящие подарки, Хоппи, должны быть тщательно подготовлены. Это только для начала.
— Понятно, — сказал фокомелус. Но в голосе его звучало недоверие.
— Честно, — сказал Страуд, — чистая правда, Хоппи.
— Я не курю, — буркнул фокомелус, рассматривая сигареты; он взял несколько штук и смял их, позволив ошметкам упасть на пол. — Курение вызывает рак.
— Ну, — начал было Джилл, — по этому поводу существуют разные мнения…
Фокомелус захихикал:
— Думаю, это все, что вы собираетесь мне дать.
— Нет, разумеется, будет больше, — возразил Страуд.
В комнате стало тихо, только потрескивали статические разряды в динамике. Какой–то предмет… электронная лампа вылетела из угла и поплыла по воздуху, ударилась о стену и со звоном лопнула, засыпав всех осколками битого стекла.
— Больше, — произнес Хоппи, подражая глубокому, торжественному голосу Ориона Страуда. — Разумеется, будет больше.
15
Тридцать шесть часов Уолт Дейнджерфильд неподвижно пролежал на своей койке в полубессознательном состоянии, понимая уже, что страдает он совсем не от язвы. Он чувствовал затрудненное сердцебиение, и, возможно, именно оно в скором времени убьет его, что бы там ни говорил психоаналитик Стокстилл.
Передатчик сателлита снова и снова транслировал вниз легкую опереточную музыку. Звучание струнных порождало ощущение бесполезного теперь комфорта. У Дейнджерфильда не было сил даже встать и добраться до приборной панели, чтобы выключить передатчик.
Этот психоаналитик, думал он с горечью. Болтает о дыхании в бумажный мешок. Слабый голос доктора казался нереальным — такой самоуверенный. Исходящий из таких неверных предпосылок.
Сателлит совершал виток за витком, послания со всего мира продолжали поступать. Оборудование улавливало их, записывало — но и только. Дейнджерфильд не мог больше на них отвечать.
Полагаю, я должен объявить об этом, решил он. Думаю, что тот час, которого все мы ждем, наконец настал для меня.
Он пополз на четвереньках к сиденью перед микрофоном, с которого в течение семи лет он вел передачи для всего мира. Добравшись до сиденья, он отдохнул немного, включил один из многих имеющихся на борту магнитофонов, взял микрофон и начал диктовать послание, которое после того, как будет закончено, начнет прокручиваться опять и опять, заменив собой концертную музыку.
— Друзья мои, к вам обращается Уолт Дейнджерфильд. Я хочу поблагодарить всех за все те часы, когда мы были вместе, переговариваясь, поддерживая контакт друг с другом. Боюсь, что моя болезнь не даст мне возможности продолжать. Поэтому с великим сожалением я в последний раз объявляю о конце передачи…
Он говорил, преодолевая боль, тщательно подбирая слова, пытаясь как можно меньше огорчить свою аудиторию. Но тем не менее он сказал им всю правду: ему приходит конец, и они должны найти какой–нибудь другой способ общения — без него. Затем он дал отбой, устало выключил микрофон и машинально включил прослушивание записи.
Пленка была чистой. На ней не записалось НИЧЕГО, хотя он говорил почти пятнадцать минут.
