А Гефест продолжал самозабвенно лузгать семечки подсолнухов, потешаясь над самобытной выходкой Посейдона.
Боги жили своей богемной жизнью среди хаоса и несчастья.
Гера с Дионисом периодически впадали в длительные запои и, натрескавшись спиртного, принимались громить бары и рестораны местности, в которой на тот момент находились. Про дела Аида толком никто не знал, но говаривали, будто бог мертвых всерьез увлекся буддизмом…
– Чего встал?! Сойку или хлеб брать будешь? Максим вздрогнул и посмотрел на продавца, высунувшего в окошко сытую харю.
– Сойку, граммов восемьсот. И три батона. – Он сунул руку за пазуху и достал несколько мятых купюр.
Продавец трижды хлопнул по маленькому прилавку хлебом и принялся взвешивать соевое мясо. Соседи зашушукались. Долгов прекрасно знал, что его покупка – для многих непозволительная роскошь, барство. Мужичок, который уже заводил с Максимом беседу насчет быдла, легонько толкнул его в бок и негромко сказал:
– Говоришь – хибарничаешь, а жратвы набрал на неделю вперед. На хер врать-то?
Максим промолчал. Сунул продавцу деньги, сгреб в охапку хлеб и пакетик с сойкой и отошел в сторону. Мужичок проводил его обиженным взглядом.
Поправив капюшон, Долгов упаковал драгоценные покупки в плотный пакет и, сунув его себе под мышку, пошел прочь. Целый день был потерян в этой дурацкой очереди, где вся человеческая злоба рвется наружу, обливая вонючими волнами близстоящих. Целый день под этим унылым, опасным дождем. Целый очередной долбаный день.
Звездный бульвар был по-осеннему пуст. Лишь редкие прохожие спешили домой, чтобы не быть застигнутыми нависшими над городом сумерками, да стучали вдалеке подковами лошади, таща по мостовым разносортные брички и кареты. Фонари не горели, и поэтому сквозь пелену дождя деревья, дома, брошенные машины, мокрые тротуары – все это казалось каким-то полуреальным. По левую сторону, за жилыми кварталами, хмурое небо насквозь протыкал шпиль Останкинской телебашни.
Максим шел, глядя, как носки его крепких армейских ботинок мелькают внизу, сбивая на лету капли. Два или три раза в неделю приходилось совершать подобные вылазки в питачок, чтобы не сдохнуть с голоду. Они жили вместе с миниатюрной Маринкой, с которой когда-то работали вместе в пресс-службе, с Юркой Егоровым и хитрым Фрунзиком Герасимовым – Юркиным приятелем. Было тесно в двух не особенно больших комнатах, но вчетвером шанс выжить в нынешней Москве был гораздо выше, чем в одиночку. К тому же у них было общее дело, которым, чтобы окончательно не скатиться к средневековым манерам, приходилось заниматься. Без расчета на успех…
Подножка была поставлена умело. Максим полетел вперед, еле успев выставить перед собой ладони, чтобы не разбить лицо об асфальт. Пакет с едой откатился в сторону, один батон вывалился наружу и остался лежать в мутной луже.
Быстро вскочив на карачки, Долгов обернулся и встретился взглядом с давешним – прыщавым. Рядом с ним стояли еще двое ублюдков, поигрывая ножами и придерживая за руль единственный велосипед.
Значит, от самого питачка пасли, гниды.
– Превед, – оскалился прыщавый, нарочно коверкая звуки.
Максим сделал попытку подняться на ноги, но получил оглушающий удар ботинком по скуле и завалился на бок.
Лежать ни в коем случае было нельзя, иначе искалечат! Нужно было сопротивляться, не влезать в шкуру беспомощной жертвы!
Перед глазами, кроме пелены дождя, дрожала еще одна пелена – зыбкая, бледно-розовая, как после полновесного нокдауна. Подташнивало. Скорее всего – сотрясение мозга обеспечено. Но необходимо подняться на ноги.
Обязательно! Во что бы то ни стало!
Максим сплюнул, набросил капюшон и встал. Порешат или просто изобьют?
– Что, сука, боишься? – сказал один из ублюдков с ножом в руке. – Ментов нет рядом. С утра твой трупак обнаружат здесь люди, если, бля, до этого не найдут собаки или вороны не выклюют твои наглые зенки. Боишься, сучонок доморощенный?
– Пусть тебя отребье скурвленное боится, сволочь, – прошипел Максим и со всей дури пнул его носком берца под коленную чашечку.
Парень упал как подкошенный и утробно завыл от дикой боли. Теперь ему остаток жизни придется с огромным неудобством по ступенькам ходить.
Прыщавый ударил Долгова справа.
Хорошо поставленным боксерским хуком.
Точно в то же место, в которое недавно попал ногой…
Перед глазами Максима мелькнули ветки деревьев на фоне темнеющего неба, и он завалился навзничь, приложившись вдобавок затылком об асфальт. Последнее, что он успел почувствовать перед тем, как провалиться в тошнотворную бездну, был жесткий пинок по почке. И несколько противных плевков дождя в лицо…
– Да если бы те двое мужиков мимо не проходили, тебе все кости б переколотили, – хмыкнул Юрка, подавая Максиму чашку с кипятком и маленький кусочек весового шоколада. – Пришлось им всю жрачку отдать, которую ты купил, в качестве вознаграждения за спасение тебя любимого.
Долгов убрал от лица платок с колотым льдом и еще раз посмотрел на себя в осколок зеркала. Ну и разукрасили! Полморды – один сплошной фингал. Ладно хоть руки-ноги целы остались, да печенку не отбили. Правда, тупо болела левая почка, и на спине была неглубокая резаная рана, но это – ерунда.
Больше всего ему было обидно за отданную еду, ради которой он целый день простоял в этой пресловутой очереди. Теперь придется до вторника питаться скудными заначками.
Маринка вышла из ванной и остановилась перед Максимом, укоризненно покачивая головой. В тусклом свете единственной двадцативаттки она была похожа на ведьмочку – волосы не уложены, на худющем теле какой-то древний сарафанчик, руки в боки.
– Ну, – вздохнув, произнесла она, – тебе трудно было пустить этого хама вперед? Спринципиальничал?
– Вот это неологизм, – попытался сменить тему Долгов, улыбнувшись здоровой половиной лица. – Я даже не выговорю, наверное. Как там? Спринпици… Тьфу ты!
– Ты не язви, не язви, – нахмурилась Маринка. – Теперь придется в другой питачок ходить, который аж на Рижской. И оглядываться все время – не пасут ли: эти шакалы обиду долго помнят, сам знаешь. Им-то терять нечего.
– Да ладно тебе, как-нибудь переживем, – отмахнулся Долгов.
– Пережуем, – вставил Юрка.
– И пережуем, – согласился Максим. – А косточки выплюнем.
– Вы невозможны! – всплеснула тонюсенькими руками Маринка. – Оба!
В прихожей послышался лязг отпираемой двери, и уже через несколько секунд в квартиру ворвался Фрунзик. Его бледное лицо альбиноса, которое в полумраке казалось физией мертвяка, сияло, а красноватые глаза казались призрачно-серыми. Он постоял некоторое время, позволив всем остальным налюбоваться своим счастливым видом, и только потом заорал:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
