— Карабин… Для чего сейчас-то он вам?
— Для уверенности, — ответила она.
— А стрелять-то вы умеете? Или рассчитываете на меня? Как на пусть не очень полновесного, но мужчину?
— Дед меня брал на охоту с десяти лет, — помолчав, сказала она. — Сначала на вальдшнепов, на перепелов… Потом на боровую дичь. В пятнадцать лет я завалила своего первого лося.
— А кто ваш дед? Егерь?
— Ученый. Академик.
— Хорошая, видать, по-прежнему жизнь у академиков, — сказал я, поглядев на резные панели холла.
— А это уж не вам судить, — резко сказала она.
Я умолк. Отвернулся и уставился на огонь. Потом осторожно встал с дивана, пошуровал в камине кочергой. Сунул в него пару сухих березовых поленьев.
— Я не хотела вас обидеть, — сказала она за моей спиной.
— А я и не обиделся.
Я повернулся к ней. Она сидела в кресле, забравшись в него с ногами, обхватив под платком руками плечи. Любимая ее поза, насколько я успел заметить за дни нашего с ней более близкого знакомства.
— Дед очень хотел внука, — сказала она, когда я снова прилег на диван. — Даже зовет меня иногда Олег, а не Ольга. Помешан на продлении нашей фамилии.
Полено в камине оглушительно треснуло, сыпанул сноп искр. Она вздрогнула и я заметил, что ее правая рука непроизвольно дернулась к карабину. Она убрала руку на место, покосилась на меня. Я сделал вид, что ничего не заметил. Она встала. Подошла к шкафу, достала оттуда похрустывающий комплект белья. Положила его рядом со мной.
— Застелить?
— Нет, спасибо, я сам справлюсь.
Она подхватила карабин, пошла к лестнице, ведущей на второй этаж. По дороге отключила телефон. Заметив мой недоуменный взгляд, сказала:
— Наверху — параллельный аппарат. Если он позвонит, — я вас разбужу. Спите. Вам надо отдохнуть. И градусник поставьте, он на этажерке. В ванной уже есть горячая вода. Чистая зубная щетка и полотенце. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Я провожал ее взглядом, пока ноги не исчезли под обрезом потолка. Градусник лежал на этажерке рядом с книгами. Возле градусника валялась картонная коробка с патронами калибра 7,62. Я взял ее в руки, повертел. Коробка была открыта. Я вытащил из нее пару патронов. Латунные гильзы, оболочечные пули. В каждой по двенадцать граммов, включая свинец. В этом я тоже кое-что понимал.
Я покачал их на ладони и сунул обратно. Да, серьезные дела могут развернуться на тихой академической даче.
Я сходил в ванную, умылся, лениво прошелся щеткой по зубам. В холле кое-как разостлал белье на диване. Разделся донага и выключил торшер. Натянув до подбородка плед, я лежал на боку и смотрел на огонь, постепенно угасающий в камине. Я ни о чем не думал. Мне было хорошо и бездумно.
* * *
Я не знал, как это можно было назвать — то ли сон, то ли забытье. Но в любом случае я из этого вырвался, пришел в себя отчасти из-за того, что услышал еле различимый звук — мне показалось даже, что внезапно поднялся ветер и стал завывать в щелях ставен. Я открыл глаза. Было темно, угли дотлевали, окрашивая мебель в багровый цвет и бросая красноватые отсветы на большой лист железа, прибитый перед камином.
Я внимательно прислушался. Звук не затихал. Он только прерывался время от времени и снова слышался — похожий на тоненький голосок неведомого мне зверька.
Я приподнялся, закряхтев от боли в спине. Завернулся в простынку и неслышно переступая босыми ногами по ковру, подошел к двери в прихожую. В ней было тихо и совсем темно. Рядом поблескивали металлические пластинки на ребрах ступенек лестницы, ведущей на второй этаж. Звук шел именно оттуда.
Держась за холодные перил, я поднялся по лестнице наверх. На площадке второго этажа тоже был небольшой холл. Я разглядел даже кабинетный билльярд, стоящий посреди него — это потому, что ставни здесь были приоткрыты и свет луны свободным ледяным потоком вливался в окна. В холл выходили три двери. Я чуть толкнул первую дверь. Она была закрыта. Я шагнул к другой двери.
Она легко и бесшумно подалась.
Это была спальня, и звук шел отсюда.
В углу комнаты приплясывал на сквозняке огонек лампадки под темной небольшой иконой. А на широкой двуспальной кровати, сжавшись в комок, подтянув ноги, скорчилась под одеялом, натянутым на голову, Ольга. Она лежала и всхлипывала, и постанывала, и тянула нескончаемую тоскливую ноту горести и страха.
Я подошел к кровати, наклонился и медленно потащил одеяло с ее головы. Она, сдавленно вскрикнув, вскочила на колени и, замерев, уставилась на меня. Ее обнаженное тело сумрачно белело в полутьме комнаты. Мы смотрели в глаза друг другу — нас разделяло расстояние вытянутой ладони. В ее глазах полукруглыми озерками стояли слезы.
Она резко нырнула ко мне, обхватила тонкими сильным руками, прижалась, не говоря ни слова. Я тоже ничего не говорил. Она, стягивая простыню, исступленно обнимала меня, гладила по затылку, спине, обходя нежными пальцами то место, куда она — когда-то давным-давно — воткнула глупый бронзовый нож. Я почувствовал у себя на губах ее мокрые от слез, соленые губы. Она притиснула их к моим губам и ее язык вертляво скользнул ко мне в рот. Она потянула меня на постель, простыня слетела с меня, мы уже лежали рядом друг с другом, влипая друг в друга, освещенные чуть теплящимся пламенем лампады; наши срывающиеся дыхания стали едины, я чувствовал всем телом ее долгое, упругое тело. Она по-прежнему молчала, но ее руки и губы говорили больше, чем пустые звуки, называемые словами, она скользнула под меня, я почувствовал прикосновение ее плоского живота и пушистой щеточки лона, ноги ее легли на мои бедра, словно на бока коня — она стиснула меня своими ногами, и я вошел в нее. Она задвигалась, заколыхалась упруго и я почувствовал до конца, до предела ее горячее влажное нутро, почувствовал ее всю: теплота, потом огонь, жизнь, сладостная судорога и растворение.
Она отчаянно, хрипло и радостно закричала, крик ее заметался по комнате и утонул во мне.
Глава 32. ПАЛАЧ.
Он ровно и спокойно дышал. Он спал. Я сидела на краю кровати, смотрела на его мускулистое поджарое тело, угадываемое в предрассветных сумерках. Белела наклейка на спине. Он лежал на животе. Мужчина, которого я хотела убить.
Я голышом пошла к двери. Кровать скрипнула, но он не проснулся. Прошептал что-то, почмокал во сне губами. Повернулся и уткнулся в подушку носом, обнял ее, задышал ровно. Я спустилась в холл. Включила торшер. Налила себе рюмку коньяка, сделала глоток. Больше не хотелось — всего лишь один глоток. Я закурила, глядя на подернутые пеплом угасшие угли в камине.
На душе у меня было спокойно — впервые за все эти жуткие дни. И так же спокойно (сама удивилась) я думала о том, что если я, не дай Бог, залетела, то никогда уже не узнаю — от кого. От них тогда или от него сегодня ночью. Вранье это, что женщина всегда знает, от кого забеременела. Так, женские придумки.
И еще я знала, что никогда не скажу ему правды, даже если ребенок, по моему мнению — будет похож на кого-то из них.
На журнальном столике лежал листок с записанным рукой Андрея номером телефона. Я подключила телефон. Сверяясь с листком, набрала номер мастерской. Долгие гудки. Настенные часы показывали четверть шестого утра. Я положила трубку на рычаг.
И в этот момент телефон зазвонил. Я вздрогнула, быстро сняла трубку.
— Алло, я слушаю…
— Здравствуйте, Оля, — послышался сквозь треск помех далекий мужской голос.
— Это вы, Саша? — осторожно спросила я.
В трубке коротко хохотнули.
— Нет, Оля. Это не Саша, это — я. Станислав Андреевич.
Я оцепенела от страха.
— Что же вы молчите, Ольга Матвеевна?
— А…а где Саша?.. — почему-то спросила я у него.
— Номер третий?
— Да…
— Увы, — он вздохнул. — Видите ли, Ольга Матвеевна, с ним произошла маленькая неприятность. Он в больнице. Ничего такого страшного, отделался, можно сказать, легким испугом. Но полежать пару недель все же придется.
Он замолчал. Молчала и я.
— Вы меня слышите, Ольга Матвеевна?
— Да, — пискнула я.
— Ваш…ваш недруг Саша неаккуратно вел машину и… Словом, авария. Тормоза, что ли, отказали. Я и сам-то, честно говоря, толком не знаю подробностей, Ольга Матвеевна.
Трясущейся рукой я попыталась вытащить из пачки сигарету. Удалось мне это сделать только с третьей попытки. Я щелкнула зажигалкой. В моей голове билась одна мысль — как, когда, от кого он мог узнать, что я на даче? И знает ли он, что здесь Андрей?..
— Что же вы молчите, Ольга Матвеевна?
— Я же… Я же просила вашего человека, там, в Гавани, не делать больше ничего. Ни с кем. Ни с кем, вы понимаете? Он вам это передал?
Я старалась говорить спокойно, уверенно, но не убеждена, что это у меня получалось. А он молчал.
— Я же отдала все деньги, какие должна была отдать и сказала — хватит! Все! Хватит двоих. А вы… Вы!..
— Ольга Матвеевна, а я-то при чем? Вы что — забыли? Мы же заключили с вами сделку, которая обратного хода не имеет. И вы были с самого начала прекрасно об этом осведомлены, более того — вас это, как я понял, вполне устраивало.
