– Мне не надо два раза повторять такие слова! – как эхо откликнулся Заглоба.
– Убежим сегодня пораньше в арсенал, а об выпивке я позабочусь.
Пан Михал свирепо встопорщил усики.
«Не больно-то ты захочешь пораньше убегать, – подумал он про себя, глядя на Кмицица, – как дознаешься, кто нынче будет в княжеских покоях…»
Он открыл было рот, чтобы сказать Кмицицу о том, что в Кейданы приехал мечник россиенский с Оленькой, но что-то так ему стало тоскливо, что он переменил разговор.
– А где твоя хоругвь? – спросил он у Кмицица.
– Здесь. Готовенькая! Был у меня Гарасимович, приказ принес от князя, чтобы в полночь люди были на конях. Спрашивал я у него: все ли двинемся в поход: говорит – нет! Не пойму, что бы это могло значить. Одни офицеры получили такой же приказ, другие – нет. Но иноземная пехота вся получила.
– Может, часть войска пойдет сегодня в ночь, а часть завтра, – сказал Ян Скшетуский.
– Так или иначе, я здесь с вами выпью, а хоругвь пусть себе отправляется. Я ее потом за какой-нибудь час догоню.
В эту минуту вбежал Гарасимович.
– Ясновельможный хорунжий оршанский! – крикнул он, кланяясь в дверях.
– В чем дело? Пожар, что ли? Здесь я! – ответил Кмициц.
– К князю! К князю!
– Сию минуту, вот только оденусь. Эй, парень! Кунтуш и пояс, не то голову оторву!
Слуга вмиг подал и всю остальную одежду, и через несколько минут Кмициц, разодетый, как на свадьбу, отправился к князю. Так хорош был молодой рыцарь, что все кругом озарял своею красотой. Жупан серебряной парчи, затканной звездами, от которых блеск шел на всю фигуру, был застегнут у шеи крупным сапфиром. На жупан накинул Кмициц кунтуш голубого бархата и повязал его белым драгоценным поясом, который был так тонок, что его можно было продернуть сквозь перстень. Сабля, отливавшая серебром, вся усеянная сапфирами, висела сбоку на шелковой перевязи, а за пояс заткнул рыцарь и знак отличия, ротмистровский свой буздыган. Удивительно, как красил его этот наряд, и трудно было, пожалуй, сыскать рыцаря краше во всей огромной толпе их, собравшейся в Кейданах.
Вздохнул пан Михал, глядя на него, а когда Кмициц исчез за дверью арсенала, сказал Заглобе:
– Попробуй-ка при нем сунься к девушке!
– Отними мне только тридцать лет! – ответил Заглоба.
Когда Кмициц вошел к князю, тот тоже был одет, и придворный, убиравший его с двумя арапами, уже успел выйти из покоя. Они остались одни.
– Дай Бог тебе здоровья за то, что ты поторопился! – молвил Радзивилл.
– Готов к услугам, ясновельможный князь.
– А хоругвь?
– Как было приказано.
– Народ надежный?
– В огонь пойдут, в пекло!
– Это хорошо! Мне такие люди нужны… И такие, как ты вот, готовые на все… Еще раз повторяю, ни на кого я так не надеюсь, как на тебя.
– Ясновельможный князь, где уж мне при моих-то заслугах со старыми солдатами равняться, но коли надо двинуться на врагов отчизны, я не отстану.
– Я не умаляю заслуг старых солдат, – сказал князь, – хотя могут прийти такие pericula[41], такие черные дни, что поколеблются и самые верные.
– Пусть погибнет напрасною смертью тот, кто в опасности отступится от тебя, ясновельможный князь.
Радзивилл бросил на Кмицица быстрый взгляд.
– А ты… не отступишься?
Молодой рыцарь вспыхнул.
– Ясновельможный князь!
– Что ты хочешь сказать?
– Я покаялся тебе, ясновельможный князь, во всех моих грехах, и такое их множество, что только отцовской твоей доброте я обязан прощением. Но во всех этих грехах нет одного: неблагодарности.
– И вероломства!.. Ты покаялся мне во всех своих грехах, а я не только простил тебя, как отец, но и полюбил тебя, как сына, которого Бог не дал мне и без которого мне порою тяжко жить на свете. Будь же мне другом!
С этими словами князь протянул руку, а молодой рыцарь схватил ее и, не колеблясь, прижал к губам.
Они долго молчали; внезапно князь вперил в Кмицица взгляд.
– Панна Биллевич здесь! – промолвил он.
Кмициц побледнел и пробормотал что-то невнятное.
– Я нарочно послал за нею, чтобы кончился раздор между вами. Ты увидишь ее сейчас, траур после смерти деда у нее уже кончился. Голова у меня пухнет от работы, но я все-таки сегодня поговорил с мечником россиенским.
Кмициц схватился за голову.
– Чем отплачу я тебе, ясновельможный князь, чем отплачу?..
– Я ясно дал понять пану мечнику, что моя это воля, чтобы вы поскорей поженились, и он не станет противиться. Я велел ему исподволь подготовить девушку. Время есть. Все зависит от тебя, а я буду счастлив, коли ты получишь награду из моих рук, и дай тебе Бог дождаться и многих других наград, ибо ты далеко пойдешь. Грешил ты по молодости лет, но и славу на поле битвы снискал немалую… и все молодые готовы следовать за тобой. Клянусь Богом, ты далеко пойдешь. Не для такого это рода, как твой, править в повете. Ты, верно, знаешь, что ты в родстве с Кишками, а моя мать была из рода Кишков. Тебе нужно только остепениться, а женитьба для этого наилучшее средство. Бери же девушку, коли она тебе по сердцу, и помни, кто дает ее тебе.
– Ясновельможный князь, я обезумею! Жизнь моя, кровь моя принадлежат тебе! Что должен я сделать, чтобы отблагодарить тебя, что? Говори, ясновельможный князь! Приказывай!
– За добро отплати мне добром. Верь мне и знай: все, что я совершу, я совершу для общего блага. Не отступайся от меня, когда будешь видеть измену и предательство других, когда будет кипеть злоба, когда меня самого…
Тут князь оборвал речь.
– Клянусь! – с жаром воскликнул Кмициц. – Слово рыцаря даю до последнего вздоха стоять за тебя, моего вождя, отца и благодетеля.
При этих словах Кмициц устремил полные огня глаза на князя и ужаснулся, увидев, как изменилось вдруг его лицо. Оно побагровело, жилы вздулись на нем, на высоком лбу выступили капли пота, и взор сверкал необычайно.
– Что с тобой, ясновельможный князь? – с тревогой спросил рыцарь.
– Ничего, ничего!
Радзивилл встал, торопливо подошел к аналойчику и, схватив распятие, заговорил отрывистым, сдавленным голосом:
– На этом кресте поклянись, что не покинешь меня до самой смерти.
Невзирая на весь свой пыл и готовность служить князю, Кмициц минуту смотрел на него с изумлением.
– Поклянись… на этом распятии! – настаивал гетман.
– Клянусь… на этом распятии! – произнес Кмициц, кладя пальцы на крест.
– Аминь! – торжественно произнес князь. Где-то под сводом высокого покоя отзвучием раздалось: «Аминь!» – и воцарилось долгое молчание. Слышно было только дыхание могучей груди Радзивилла. Кмициц не сводил с гетмана изумленных глаз.
– Теперь ты мой! – воскликнул наконец князь.
– Я всегда был твоим, ясновельможный князь, – торопливо ответил молодой рыцарь, – но объясни мне, что сталось? Почему ты в этом усомнился? Или твоей достойной особе грозит опасность? Открыта чья-нибудь измена, чьи-то козни?
– Близится година испытаний, – угрюмо молвил князь, – что до врагов, то разве тебе не ведомо, что пан Госевский, пан Юдицкий и пан воевода витебский рады столкнуть меня в пропасть? Да! Усиливаются враги моего дома, ширится измена, и нависла опасность народного бедствия. Потому я и говорю тебе: близится година испытаний…
Кмициц молчал, однако последние слова князя не рассеяли мрака, которым был объят его ум, и тщетно вопрошал он себя, что в эту минуту может грозить могущественному Радзивиллу. Ведь он возглавил теперь силы гораздо большие, нежели когда-либо раньше. В одних только Кейданах и окрестностях города стояло столько войска, что, будь у князя такие силы, когда он двинулся под Шклов, исход всей войны был бы совершенно иным.
Это верно, что Госевский и Юдицкий питали к князю неприязнь; но оба они были у него в руках, оба были заключены под стражу, что ж до воеводы витебского, то это был слишком достойный человек, слишком честный гражданин, чтобы в канун нового похода против врагов можно было опасаться с его стороны каких-либо препон и козней.
– Видит Бог, ничего не понимаю! – воскликнул Кмициц, который вообще не умел скрывать своих мыслей.
– Ты все поймешь еще сегодня, – спокойно ответил ему Радзивилл. – А теперь пойдем в залу.
И, взяв молодого полковника под руку, он направился с ним к двери.
Они миновали несколько покоев. Издали, из огромной залы, долетали звуки капеллы, которой управлял француз, нарочно привезенный князем Богуславом. Капелла играла менуэт, который тогда танцевали при французском дворе. Мягкие звуки смешивались с шумным говором гостей. Князь Радзивилл приостановился и стал слушать.
– Дай Бог, – промолвил он через минуту, – чтобы все эти гости, которых я принимаю под своим кровом, не перешли завтра в стан моих врагов.
– Ясновельможный князь, – заметил Кмициц, – я надеюсь, среди них нет шведских приспешников.
Радзивилл вздрогнул и остановился.
– Что ты хочешь этим сказать?
