Вдруг рука Скотта легла на холодный металл. Булавка! Едва дыша, он оттолкнулся ногами от белья и, падая навзничь, потянул на себя обеими руками булавку. Когда паук прыгнул на него, Скотт воткнул ее, как копье, в живот гадины. Булавка заходила в его руках под тяжестью паучьего тела.
Паук; дернулся назад и, соскочив с острия, отлетел на несколько дюймов. Выждав какое-то мгновенье, он вновь бросился в наступление. Скотт встал на левое колено, правую ногу отставил для упора назад, головку булавки положил себе на бедро и, крепко держа свое оружие в напряженных до боли руках, изготовился к отражению второго нападения.
И опять паук напоролся на острие булавки, и опять отскочил назад, содрав одной из своих шевелящихся в воздухе колючих лап кожу на левом виске Скотта.
— Сдохни! Сдохни! Сдохни! — пронзительно кричал Скотт, едва ли отдавая себе в этом отчет.
Паук не издох — в нескольких дюймах от Скотта он дико дергался всем телом, будто не понимая, почему не может схватить наконец свою жертву. И вдруг опять бросился вперед.
На этот раз острие едва ли задело его, потому что он остановился и поспешно отполз назад. Не меняя положения, Скотт пристально следил за гадиной. Тяжелая булавка чуть-чуть дрожала в его руках, но острие было неизменно направлено на паука. Ощущение тяжести, оставленное на ногах пауком, не прошло, место, где был содрана кожа, ныло. Скотт прищурился, пытаясь разглядеть своего врага, почти слившегося с мраком теней.
Скотт не помнил, как долго он так стоял и смотрел. Он не заметил никакого движения, но вдруг, как по волшебству, среди теней никого не оказалось.
От изумления странный звук — не то хрип, не то крик — задрожал у него в горле. Он встал на онемевшие ноги и огляделся кругом. С дальнего конца погреба донесся рев вновь заработавшего масляного обогревателя. С бьющимся сердцем Скотт резко развернулся, в ужасе подумав, что паук вот-вот обрушится ему на голову.
Скотт долго крутился так на одном месте, с трудом удерживая в руках единственное оружие — тяжелую булавку. Наконец его осенило: паук уполз.
Скотт почувствовал огромное облегчение, и на него волной обрушилась усталость. Булавка вдруг показалась неподъемной и выпала из рук, с грохотом ударившись о деревянное дно коробки. Ноги подкосились, и Скотт свалился мешком, стукнувшись головой о булавку, которая только что спасла ему жизнь.
Некоторое время он лежал так, довольный, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Паук ушел. Он его прогнал.
Но очень скоро радость омрачилась мыслью, что паук все же еще жив и, возможно, поджидает его на полу, готовый наброситься, как только Скотт вылезет из коробки. А может быть, паук опять караулит его под водогреем.
Скотт перевернулся на живот и уткнул лицо в руки. Чего он добился в итоге? На самом деле он все еще был во власти паука. Он не в силах всюду носить с собой булавку, а через день-другой вообще не сможет поднять ее.
Но даже если паук настолько испугался, что больше уже не решится напасть на него (во что Скотт ни капли не верил), все равно оставалось еще очень много проблем: через два дня опять будет нечего есть, с каждым днем становится все труднее доставать воду, каждый день приходится перекраивать и ушивать халат, нет никакой возможности выбраться из подвала… Но самое страшное — его постоянно, не отпуская, мучил страх перед тем, что должно было случиться в ночь с субботы на воскресенье.
Скотт с трудом встал на ноги и стал шарить в темноте руками, пока не нашел висевшую на петельках крышку коробки. Он перекинул ее и опустил на коробку. И вновь его окружила непроглядная тьма. «Что, если я задохнусь?» — подумал он. Нет, это его не волновало.
С тех пор как он стал совсем маленьким, ему постоянно приходилось убегать: от насилия, от угрозы физической расправы со стороны мужчин, мальчишек, кошек, птиц и теперь вот паука. А ужаснее всего, что бегством спасался и его разум: от жизни, от бесконечных проблем и страхов — он отступал, пятился, уворачивался, поддавался, сдавался, капитулировал.
Он все еще жил. Но было ли его существование разумным? Или оно было лишь инстинктивным выживанием? Да, он все еще боролся за еду, воду, но, может быть, эта борьба стала неизбежной, коль скоро он выбрал выживание? И главное, что ему хотелось знать: был ли он самостоятельной, что-то значащей личностью? Был ли он индивидуальностью? В чем заключался смысл его существования? В том, чтобы выжить, — и только?
Этого он не знал. Нет. Возможно, он всего лишь невежественный человек, который смотрит правде в глаза? Но не менее возможно и то, что он не более чем бледная тень того, что называется человеком, и живет исключительно по инерции, благодаря толчкам извне. Вполне вероятно, что он действует не по собственному разумению, а по чьей-то воле, что не он сам избрал путь борьбы, а кто-то (или что-то) заставил его принять такое решение.
Скотт не знал, какова истина. Он спал, свернувшись калачиком, дрожа всем телом от холода. Он стал уже не больше зернышка — и все никак не мог найти ответ на мучившие его вопросы.
Глава 6
Скотт проснулся и настороженно прислушался. В погребе стояла тишина. Паук, должно быть, вернулся в свои владения. И скорее всего, если гадина все еще хотела убить Скотта, она уже снова пробовала залезть в картонку. Но Скотт, вероятно, спал очень долго и крепко и ничего не слышал.
Почувствовав, что горло опять болит, Скотт поморщился и сглотнул. Его мучили жажда и голод. Отважится ли он еще на один поход к водогрею? Скотт тяжело выдохнул. Вопрос праздный. А что ему, собственно, еще остается? Разве есть у него какой-то иной выход?
Пошарив вокруг себя, Скотт нащупал толстую, холодную как лед булавку. Взял ее в руки и, ощутив тяжесть, удивился тому, как легко орудовал ею вчера. Возможно, помог страх. Обеими руками Скотт поднял булавку и поместил ее у правого бедра. Выбираясь из швейной коробки и двигаясь по уходящей из-под ног, как зыбучие пески, горе белья к прорехе в стенке картонки, Скотт правой рукой волочил за собой булавку. Если появится паук, можно будет снова схватить ее двумя руками и использовать как оружие. Впервые за много недель у Скотта появилось ощущение относительной безопасности.
Подойдя к отверстию, Скотт осторожно высунулся и посмотрел сначала вверх, потом по сторонам и, наконец, вниз. Паука нигде не было видно. Скотт задышал чуть спокойнее. Он просунул булавку в отверстие и, задержавшись лишь на миг, сбросил ее вниз. Булавка звякнула об пол, откатилась на несколько футов и замерла. Скотт торопливо выскользнул из картонки и прыгнул вниз. Едва он приземлился на пол, вновь с хрипотцой запыхтел водяной насос. Скотт, застигнутый врасплох этим звуком, схватил булавку в руки и приготовился отразить нападение паука.
Но никто на него не нападал. Он опустил свое сияющее копье к правому бедру и направился к водогрею.
Выйдя из огромной тени топливного бака, он попал в полосу бледного света угасающего дня. За затянутыми тонкой дымкой окнами царил полный покой. Скотт прошел мимо больших колес косилки, настороженно поглядывая, не притаился ли за ними паук.
Наконец он вышел на открытое пространство и направился к находившемуся уже недалеко от него водогрею. Скотт посмотрел на холодильник, и перед его мысленным взором возникла газета, лежавшая там, наверху.
И еще раз он пережил приступ ярости, случившийся с ним, когда в дом заявились корреспонденты.
Скотта поставили в туфли, которые были ему велики уже на пять размеров, и Берг сказал:
«Ну вот, дружище, ты как будто вспоминаешь то время, когда мог их носить».
Потом его ставили рядом с Бет, Лу, рядом с его старой одеждой, висящей на двери. Потом он стоял возле развернутой рулетки, а огромная рука Хаммера, влезающая в кадр, указывала на отметку его роста. Потом его осматривали нанятые газетой для фотосъемок врачи. История его болезни перекраивалась на потеху миллионам читателей, в то время как он каждый день переживал душевные муки, метался ночью по постели и говорил себе, что, несмотря на нужду в деньгах, расторгнет подписанный с газетой контракт. Пусть даже Лу возненавидит его за этот поступок.
Но, как бы там ни было, контракт он не расторг. И получал все новые предложения: о выступлениях по радио и на телевидении, на сцене и в ночных клубах. Предложения о выступлении со статьями, приходившие от самых разных журналов, исключая наиболее солидные, и от бойких газетенок типа «Глоб пост». Перед его домом стали собираться толпы зевак, иногда даже выпрашивавших автограф. Религиозные фанатики зазывали его к себе, в личных беседах с ним и по почте призывая принять их сомнительную веру. Приходили письма с непристойными предложениями от разочаровавшихся в нормальных половых связях женщин… и мужчин…
* * *
Когда Скотт подошел к бетонной приступке, на нем не было лица. Какое-то время он постоял, все еще вспоминая прошлое. Наконец взгляд его опять прояснился и устремился вперед. Скотт двинулся дальше, ни на миг не забывая о том, что, возможно, паук подкарауливает его наверху.
