В это время турецкие корабли перестали стрелять и повернули от Хаджибея. Их бегство солдаты и казаки сопровождали радостными криками:
– Тикают, окаянные!
– Скатертью дорога!
Казакам уже не надобно было находиться на берегу, и они ушли в крепость, оставив Кондрата с Маринкой на камнях у морских волн.
Кондрат ласково погладил широкой ладонью плечи девушки.
– Маринка, прости, что встретил так… – сказал он.
На ресницах девушки сверкнули слезы.
– Ладно уж, – сказала она, силясь улыбнуться, но улыбка не получилась, и слезы покатились по ее бледным щекам.
– Маринка, прости меня, черта, – взмолился есаул, пытаясь успокоить девушку. В голосе его зазвучало такое искреннее раскаяние, что Маринка сразу перестала плакать и улыбнулась.
– Ты знаешь, Кондратушка, отчего я плакала? Не только от обиды, страшно мне стало здесь. Давай уедем отсюда! Какая тут жизнь? Того и гляди, снова приплывут эти… – Она показала рукой на море, в ту сторону, куда ушла турецкая эскадра.
Кондрат усмехнулся:
– Я разумею тебя, Маринка, счастье ты мое! Но не бойся. Басурманы больше никогда сюда не придут. А коли сунутся, мы их так встретим, что снова не досчитаются голов. Земля-то здесь наша. Дед твой, Бурило, за нее костьми лег. Так что грех нам отсюда ехать. А они, – Кондрат тоже указал в сторону моря, – супостаты проклятые, никогда сюда не вернутся.
Маринка посмотрела в глаза Кондрату:
– Правду говоришь?
– Правду, Маринка.
– Коли так, то давай будем здесь жить! Мне сторонка морская нравится. Только, чур, уговор: на Лебяжью заводь когда-нибудь да поедем!
Маринка побежала по тропинке к крепости. Кондрат хотел догнать ее, но не мог – ослабел от раны. Заметив это, девушка остановилась и подала ему руку. Счастливые, они стали вместе взбираться на береговой откос.
На следующий день Хурделица узнал, что Гудович за храбрость, проявленную при штурме крепости, похвалил его в своем рапорте Потемкину. В результате Кондрат получил младший офицерский чин русской армии, а в связи с ранением – отпуск.
Василия Зюзина произвели в поручики.
Кондрат поделился с ним своими думами.
– Ну к чему мне чин этот? – сказал Хурделица, когда они остались с Зюзиным вдвоем. – Мне в бары лезть несподручно. Не люблю я бар… Вот кончится война с турком – посчитаюсь еще с ними. А с паном Тышевским, что меня на ошейнике железном держал, – в первую очередь. Ты мне, ваше благородие, чай, поможешь? – насмешливо прищурился казак.
Зюзин рассмеялся:
– Да какой я «ваше благородие»? Сын солдатский был и есть, да к тому же друг твой… Так-то, брат! Ты лучше сказывай, когда свадьба твоя? А то наш полк скоро переведут на другое место, и я не смогу погулять на твоей свадьбе.
– Коли так, – улыбнулся Хурделица, – то откладывать дальше не можно. Завтра приходи – погуляешь!
Кондрат вскочил на своего иноходца и помчался к Николе Аспориди. Кофейня его сгорела, и Никола жил теперь со своим сыном Симоном в дворовой пристройке. Грек объяснил Хурделице, что кофейню сожгли янычары накануне штурма, заподозрив его в связях с русскими. Донес на него Ашот. Но Аспориди успели предупредить друзья, и он скрылся, опасаясь турецкой расправы. Никола уже знал подробно, как погиб Озен-башлы, и поведал Кондрату, что его кунак проник в крепость, поступив в услужение к Халыму, чтобы помочь освободить из тюрьмы Маринку, Луку и Одарку.
Вспомнили добрым словом и старика Бурилу, а Хурделица рассказал Аспориди о своем поединке с Халымом и Ашотом.
Напоследок Кондрат сказал Николе, что хочет с Мариной обосноваться на жительство в здешних местах, и спросил, не знает ли он, где продается хата.
Никола задумался на минутку, а потом ответил, что знает на Молдаванской слободе одну, хозяева которой убиты турками. Если она понравится Кондрату, он сможет в ней поселиться. Хурделица расспросил, как отыскать эту хату, и через час уже осматривал с Маринкой новое свое жилище.
Глинобитный маленький домик, обсаженный вишневыми деревьями, понравился девушке. Неподалеку от него, в балке, поросшей высокой травой, поблескивала водная гладь ставка. Дальше шла ровная степь…
В тот же день молодая хозяйка перенесла в хату немногочисленные свои пожитки, достала в крепости мел и начала побелку нового жилища.
Кондрат сдержал слово, данное Василию. Через день на Молдаванской слободе состоялась свадьба.
Приглашенные знали, что у молодых, как говорится, ни кола, ни двора, и поэтому каждый старался принести в подарок что-нибудь нужное в хозяйстве.
Маленькая горенка скоро оказалась заваленной турецкими коврами, расшитыми бухарскими платками, разной утварью.
Денщик Зюзина Кузьма принес в мешке кастрюли, кружки, тарелки, без которых, как он уверял, семейная жизнь невозможна.
Ефрейтор Громов с гренадером Травушкиным прикатили бочку доброго вина, найденную в подвале паши, а Грицко Суп и Яков Рудой пригнали корову и пару баранов.
Пришли и Семен Чухрай со своей женой Одаркой, и Лука с Яникой…
Кондрат и не подозревал, что у него в Хаджибее столько друзей.
Маленькая горенка не могла вместить всех гостей, и, так как осенний вечер выдался теплый, решено было перенести пиршество на двор под вишневые деревья.
Никола Аспориди подарил Марине красивое свадебное платье. Сам Хурделица нарядился в зеленый кафтан, широкие шаровары, красные сафьяновые сапоги – обычный казацкий костюм, в котором он чувствовал себя легко и свободно.
Гости помогли хозяевам соорудить из досок и бревен сиденья и стол, который накрыли цветными тканями и заставили едой и флягами с вином.
Когда все выпили «горько», Кондрат поднял тост в память деда Бурилы и своего кунака Озен-башлы.
Но не на свадьбе грустить. Вскоре за столом грянула дружная песня. Ударили по струнам два слепца бандуриста, и начались веселые пляски.
Это была первая свадьба на черноморской земле, освобожденной от многовекового иноземного ига.
Утро Одессы
Часть первая
Ночной всадник
Только сгустились сумерки над низким дунайским берегом, как со стороны накаленной за день степи потянуло душным, горячим ветром. Камыши, среди которых пролегала узкая дорога, тревожно зашумели. Кондрат припал грудью к жесткой гриве своего низкорослого татарского коня. Смутное предчувствие опасности заставило его взяться за рукоятку сабли. Всматриваясь в темноту, он пришпорил лошадь и с облегчением вздохнул, когда конь вынес его из камышовых зарослей на освещенную луною болотистую степь.
Копыта лошади теперь чуть слышно зашлепали по влажной податливой почве. Привстав на стременах, всадник оглянулся. От черной стены камышей по дороге тянулась блестящая цепочка следов. Ямки от лошадиных копыт в топкой почве сразу, словно серебром, наполнялись сверкающей от лунного света водой. Кондрат свободно отпустил поводья, и лошадь пошла неторопливой рысцой. Дорога располагает к раздумьям, и Хурделице сразу припомнилась Маринка, ее горячие губы, прощальные поцелуи. Ох, до чего же быстро пролетел год их супружеской жизни в отбитом от врага Хаджибее!
