– Я освободил тебя, Селим, от клятвы! – усмехнулся он, садясь в седло своей лошади.
Новый денщик
Только к вечеру Кондрат добрался до Татарбунар, где на холме белели палатки арьергарда армии. Перед тем как въехать в лагерь, Хурделица разрезал ремни, которыми был связан Селим, и вырвал из его рта кляп. Освобожденный ордынец тяжело сполз с лошади и повалился на землю. Кондрат помог пленнику встать на ноги и, когда тот поднялся, сказал:
– Я взял тебя, Селим, в полон и этим освободил от твоей клятвы служить султану. Теперь ты – мой ясырь. Но если ты сейчас поклянешься мне памятью твоего брата, а моего кунака-побратима Озен-башлы никогда не лить кровь нашу, тогда я отпущу тебя на волю.
Селим удивленно посмотрел на Хурделицу. Затем смуглое лицо ордынца стало серым от волнения, и он срывающимся голосом произнес слова клятвы.
– Добре. Верю тебе, – промолвил Кондрат и добавил: – Садись на коня и скачи, куда хочешь. Ты свободен!
Татарин ловко вскочил в седло и с песней, похожей на радостный вой, помчался по степи.
Кондрат же направился своей дорогой. Но когда он подъезжал к лагерю, то услышал позади цокот копыт. Обернувшись, Хурделица увидел ордынца.
– Я с тобой… – задыхаясь, на скаку прокричал Селим. – Джурой твоим буду, как брат мой, – с тобой!..
Кондрат недоуменно поскреб затылок. Для него эта просьба Селима была неожиданной. Взять ордынца к себе в джуры, как тот просил, означало зачислить его на военную службу. Но как на это взглянет начальство? К султанцам теперь дорога татарину заказана, коли он с нами воевать не хочет. Видно по всему – он человек честный. В брата своего пошел и клятву держать верно будет. Раз так, то грех не помочь человеку. Возьму его к себе вроде в денщики, выпрошу на это разрешение. И Хурделица, улыбнувшись, весело вскрикнул:
– Добре! Следуй за мной!
Они поехали вдоль линейки лагеря к шатру начальника арьергарда генерал-аншефа Гудовича. Встречные солдаты и офицеры с любопытством посматривали на странного вида всадников: высокого статного офицера в запыленном гусарском мундире и следовавшего за ним в рваном халате татарина.
Иван Васильевич Гудович сразу принял гонца. Кондрат, как было приказано Меллером-Закомельским, лично вручил Гудовичу донесение. Заметив, что запечатанный секретный пакет уже разорван, Гудович удивленно поднял седые щетинистые брови. И Хурделица подробно рассказал ему о своем дорожном приключении.
Генерал-аншеф с любопытством поглядел на поручика. Руки в свежих ссадинах, лопнувший во многих местах по швам камзол, оборванные обшлага и пуговицы, измятый, рваный ментик – все это было красноречивее его слов.
Выслушав Кондрата, Гудович сказал:
– Молодец, что из плена вырвался!
На нервном морщинистом лице генерала промелькнула улыбка.
И этого было достаточно, чтобы Хурделица, облегченно вздохнув, попросил:
– Дозвольте, ваше сиятельство, пленника моего в денщики определить.
Иван Васильевич от души рассмеялся:
– Ишь чего захотел! Взял басурмана в плен – да прямо в денщики. Ты мне так соглядатая турецкого в армию приведешь.
– Ваше сиятельство, да он же брат побратима моего – Озен-башлы, кунака, что еще в Хаджибее за нас в бою голову сложил, – взмолился Кондрат.
– Ох и прост же ты, милостивый государь! Смотри, с ордынцами погаными брататься вздумал! Ведь ты же теперь офицер, к дворянской чести приобщенный, а блюсти – то эту честь не умеешь, – уже с сердцем сказал Иван Васильевич. Но, глянув на расстроенное лицо Хурделицы смягчился. – Беда мне с тобой! А ну-ка, веди сюда своего татарина. Гляну, каков он…
Кондрат бросился за Селимом и быстро возвратился с ним в шатер генерал-аншефа. Татарин увидел перед собой пожилого человека, одетого в расшитый золотом мундир, и сразу понял, что перед ним главный русский «паша», который сейчас решит его судьбу. Селим опустился перед ним на колени и согнулся в поклоне так, что коснулся лбом земляного пола. Сделал это ордынец не из страха: таков был турецкий обычай приветствовать высшее начальство.
– Встань, – поморщился генерал-аншеф, но Селим не понял и поднялся на ноги только по знаку Кондрата.
Красивое лицо ордынца, его смелый открытый взгляд понравились Гудовичу.
– На лазутчика никак не похож, – усмехнулся он. – Что ж, пожалуй, я возьму его к себе. Татары – люди услужливые, аккуратные. Что ты на это скажешь? – обратился он к Хурделице.
– Ваше сиятельство! – воскликнул Кондрат. – Ведь я обещал Селимке, что он со мной будет. Оставьте его при мне!
Просьба Хурделицы привела в веселое настроение Гудовича, и он расхохотался.
– Ох и потеха с тобой! Я вижу, что ты к басурману успел привязаться. Пусть по-твоему будет. Бери его в денщики. Только помни: за него – твоя голова в ответе.
Хурделица, решив, что разговор закончен, хотел было уже выйти из шатра, но Иван Васильевич жестом руки остановил его.
– Надо спешить в Килию, чтобы к штурму поспеть. Ты дорогу туда знаешь – тебе повелеваю и вести нас. Понял? Так вот – даю тебе час на сон и еду. А экипировкой твоей да басурманом этим мой интендант займется. Уж очень-то вы оба одеждой поиздержались.
На выручку
Через час Хурделица в тщательно вычищенном и отглаженном, словно новом, мундире, побритый, в завитом напудренном парике выехал из лагеря во главе отряда разведчиков-гусар. Позади трусил на своем татарском коньке Селим.
За ними из лагеря потянулись походные колонны пехоты и артиллерии, составлявших главное ядро арьергарда.
Хурделица со своими конниками произвел глубокую разведку, но нигде не обнаружил следов неприятеля и доложил об этом Гудовичу.
– Видно, генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов со своими егерями успели перерезать коммуникации между Килией и Измаилом. Татарская конница из крепости и носа высунуть не смеет! – весело промолвил Иван Васильевич, вспомнив донесение разведчиков.
Путь на Килию был в самом деле свободен. По дороге, проложенной вдоль топких берегов и камышовых зарослей, с огромным трудом двигались тяжелые осадные пушки, дальнобойные шуваловские гаубицы-единороги. Орудия по самые лафеты проваливались в болотистый грунт. Тощие артиллерийские лошаденки порой не в силах были вытащить их из цепкой грязи, и только дружные усилия солдат помогали – грозная артиллерия то под забористую ругань, то под залихватскую песню медленно приближалась к турецкой крепости.
Всю ночь длился каторжно трудный марш. Командирам не надо было подгонять людей. Измученные тяжелой работой и бессонницей, солдаты и не помышляли об отдыхе. Лишь бы скорее прийти на помощь товарищам, которые начали штурм вражеской твердыни!
