Он крошил им батон. Потихоньку пропихивал в дырочки кусочки поленты.
Все утро люди, с которыми он работал, попивали вино или минералку и говорили о корпоративных задачах и целях, об укреплении командного духа.
И вот, когда все уже поняли, что прекрасное субботнее утро потрачено зря, когда стало совсем уже не о чем говорить, вот Тогда Рэнд и открыл корзину.
Люди. Эти люди, которые работали вместе. Которые виделись каждый день. Которые думали, что знают друг друга. В этом белом хаосе. В этом вихре хлопающих крыльев посреди скучного пикника, кто то из них закричал. Кто то упал на траву. Они закрывали лица руками. Проливая напитки, опрокидывая еду. Прямо на выходную одежду.
А потом люди поняли, что им не грозит никакая опасность. Что ничего плохого не будет. И вот тогда люди прониклись. Они в жизни не видели такой красоты. Они смотрели, застыв в изумлении, и даже не улыбались – настолько их поразило увиденное. Забыв обо всем самом важном и самом существенном в жизни, они наблюдали за белым облаком трепещущих крыльев, уносящимся в синее небо.
Голуби поднимались спиралью. И там, высоко высоко, спираль развернулась. И птицы, натренированные в бессчетных полетах, унеслись друг за другом туда, где был их дом. Настоящий дом.
– Вот, – говорит Рэнд, – вот что было внутри. В ящике с кошмарами.
Впечатление далеко за пределами жизни после смерти. Там, в этом ящике – подтверждение того, что мы называем подлинной жизнью. Мир, который мы знаем, – это всего лишь сон. Подделка. Кошмар.
Стоит раз это увидеть, говорит Рэнд, и вся твоя жизнь – все, чем ты так гордишься, за что ты бьешься, о чем тревожишься, – все становится мелким, бессмысленным.
Внук, по которому ползают тараканы, старый антиквар, Кассандра с обстриженными ресницами, которая голой ушла из дома.
Все твои проблемы, все любовные приключения.
Все это – иллюзия.
– Там, в этом ящике, – говорит Рэнд, – проблеск подлинной реальности.
Они так и сидят на бетонном полу, эти двое. Солнечный свет, проникающий в окна, уличный шум – все какое то не такое. Словно они вдруг оказались в каком то другом, незнакомом месте. И ящик больше не тикает.
Но миссис Кларк не решилась туда заглянуть.
13
Еды у нас нет. Горячей воды тоже нет. И вполне может статься, что уже очень скоро не будет и света, и мы тут останемся в темноте, и будем ходить, как слепые, пробираясь на ощупь из комнаты в комнату, натыкаясь руками на чьи то чужие руки и на мягкие пятна плесени на обоях. Или ползать на четвереньках по липким коврам, и наши колени и руки покроются коркой из засохшего мышиного дерьма. А мы будем ползать по этим коврам, прикасаясь к жестким участкам на мягком ворсе, к этим пятнам с руками ногами.
У нас опять холодно, печка вновь сломана – как и должно быть.
Время от времени слышатся крики о помощи, это кричит Святой Без Кишок. Но крики тихие тихие, как последние отголоски эха где то совсем далеко.
Святой называет себя Народным комитетом по привлечению внимания. Целыми днями он ходит вдоль внешних стен, колотит в запертые железные двери пожарных выходов и кричит. Но колотит не кулаком, а ладонью. И кричит не особенно громко. Просто достаточно громко, чтобы потом говорить, что он делал, что мог. Мы все делали, что могли. Мы старались быть сильными, храбрыми персонажами.
Мы организовывали комитеты. Мы сохраняли спокойствие.
Мы по прежнему страдали, вопреки проискам призрака, который пробрался в канализацию и починил туалеты. Призрак нашел плоскогубцы и включил газовый нагреватель воды, уже после того, как Товарищ Злыдня выкинула ручку вентиля. Он даже срастил провод питания стиральной машины и загрузил стираться целую гору одежды.
Для Преподобного Безбожника наш призрак ~ это Далай лама. Для Графини Предвидящей – Мэрилин Монро. Или это пустое инвалидное кресло мистера Уиттиера, хромированный каркас, сияющий в его комнате.
Перед полосканием призрак добавляет в машину кондиционер для белья со смягчающим действием.
У нас почти не остается свободного времени: надо собирать лампочки, звать на помощь, уничтожать результаты труда доброго привидения. Только поддерживать печку в неработающем состоянии – это уже задача на полный рабочий день.
Но что хуже всего: у нас нет ничего, что можно было бы прописать в окончательном варианте сценария. Нам надо выглядеть так, чтобы сразу стало понятно: эти люди страдали. Голодали, терпели лишения и боль. Нам надо молиться о том, чтобы нас спасли. Миссис Кларк должна держать нас в ежовых рукавицах.
Все идет недостаточно плохо. Даже наш голод – он не настолько силен, как хотелось бы. Сплошное разочарование.
– Нам нужно чудовище, – говорит Сестра Виджиланте, опираясь локтями на свой шар для боулинга, который лежит у нее на коленях. Она сковыривает себе ногти ножом: сует кончик ножа под ноготь, раскачивает лезвие, чтобы ноготь отошел от пальца, а потом просто сдирает его. Она говорит: – Это основа любой страшной истории: само здание должно действовать против нас.
Сдирая ноготь за ногтем, она качает головой и говорит:
– Это даже не больно, если представить, сколько стоят эти шрамы.
Это все, что мы можем сделать, чтобы не вытащить миссис Кларк из ее гримерки и не заставить ее, под угрозой смерти, мучить нас и запугивать.
Сестра Виджиланте называет себя Народным комитетом по изысканию подходящего врага.
Директриса Отказ ходит, хромая. Обе ее ступни замотаны шелковыми тряпками. У нее на ногах не осталось ни одного пальца. Ее левая рука – просто лопатка из костей и кожи, одна ладонь без единого пальца, обмотанная тканью. На правой руке – только два пальца, указательный и большой. В них зажат отрезанный палец, на ногте которого еще остался темно красный лак.
Держа свой отрезанный палец. Директриса бродит из комнаты в комнату, из галереи «Тысячи и одной ночи» в холл, обставленный в стиле итальянского ренессанса, и бормочет:
– Иди сюда, кис кис кис. – Она говорит: – Кора? Иди к мамочке. Кора, мой маленький. Сейчас будем кушать…
Время от времени слышен голос Святого Без Кишок. Он кричит тихо, как будто шепчет:
– Помогите… Кто нибудь, помогите… пожалуйста.
Потом – тихий шлепок ладони о дверь.
Очень тихий, почти неслышный. А то вдруг кто то стоит снаружи как раз рядом с дверью.
Директриса Отказ называет себя Народным комитетом по кормлению кота.
Мисс Апчхи и Недостающее Звено, они входят в Народный комитет по смыву оставшихся испорченных продуктов питания. К каждому пакету, который они смывают в унитаз, они присовокупляют подушку или туфлю, чтобы канализационные трубы забились – и оставались забитыми – наверняка.
Агент Краснобай стучит в дверь миссис Кларк и говорит:
– Послушай. – Он говорит: – У тебя не получится стать здесь жертвой. Мы тебя выбрали следующей злодейкой.
Агент Краснобай называет себя Народным комитетом по обеспечению нас всех новым мерзавцем.
Лампочки «персики», которые собирает Хваткий Сват, которые он передает Обмороженной Баронессе… которые она так бережно складывает в коробку, выложенную старыми париками… под конец каждого дня, Граф Клеветник оттаскивает их в подвал и бьет о бетонный пол. Он швыряет их точно также, как потом скажет миру, что их била миссис Кларк.
Помещения уже кажутся больше. И сумрачнее. Цвета и стены исчезают в темноте. Агент Краснобай снимает на камеру битые лампочки и ногти Сестры Виджиланте, разбросанные по полу. Одинаковые белые черепки в форме полумесяца.
Если не считать призрака, у нас все почти плохо. Почти так, как должно быть.
Призрак Сестры Виджиланте – это герой. Она говорят, что мы ненавидим героев.
– Цивилизация всегда действует лучше, – говорит Сестра Виджиланте, просовывая кончик ножа под очередной ноготь, – когда есть кто то, кого все боятся.
Под присягой – Стихи о Сестре Виджиланте
– Один мужик подал иск на миллион долларов, – говорит Сестра Виджиланте, – из за того, что кто то не так на него посмотрел.
В ее первый день в качестве присяжной.
Сестра Виджиланте на сцене, прижимает к груди книгу, как щит.
Ее блузка – вся в желтых рюшках, с белым кружевом по краям.
Книга о переплете из черной кожи, на обложке оттиснуто золотом:
Библия.
Сестра Виджиланте в очках в черной оправе.
Из украшений – только браслет оберег с позвякивающими серебряными висюльками.
Волосы выкрашены в черный. Такой же темный, как ее лакированные туфли. Как ее Библия.
На сцене вместо луча прожектора – фрагменты из фильма.
На стеклах очков играют яркие блики: отражения электрических стульев и виселиц.
Зернистое изображение: кинохроника о приговоренных к смертной казни – к газовой камере или расстрелу.
Там, где должны быть глаза, – глаз не видно.
Ее первый день ко скамье присяжных, слушается очередное дело: мужчина, споткнувшийся о бордюр, предъявляет иск владельцу роскошной машины, на которую налетел.
