Рядом с Алиенорой переминался с ноги на ногу Ричард. Он вообще не умел стоять спокойно, любил скакать на своем коне, сражаться на деревянных мечах – мальчик уже стал искусным фехтовальщиком. Но рука матери на плече утихомиривала его. Ричард – точная копия отца, думала Алиенора. Она обвела взглядом детей, которые поклялись, что будут вести себя подобающе. Они с торжественным видом стояли перед столь величественным собранием, исполненные ощущения важности происходящего события.
Генрих наблюдал за церемонией прищуренными стальными глазами. Он с нетерпением ждал этого дня, чувствуя: сколько бы он ни сделал, все будет мало, чтобы достойно почтить память того святого, чью канонизацию он отстаивал с такой страстью… А теперь все испорчено присутствием Томаса Бекета. Черт его побери! – думал Генрих, и гнев бушевал в его душе. Что же такое случилось с Томасом? Он, казалось, делал все возможное, чтобы спровоцировать короля. Взять хотя бы дело Уильяма Эйнсфорда – одного из вассалов Генриха[48]. Вопрос гроша ломаного не стоил: речь шла о каком-то клочке земли, но лорду архиепископу нужно было оскорбиться и отлучить этого человека. Что хотел этим доказать Томас? Что он сильнее короля?
Алиенора незаметно толкнула мужа локтем, и Генрих понял, что забыл, где находится и по какому поводу. Он взял себя в руки – он просто одержим этим чертовым Бекетом! «Перетяни на свою сторону общественное мнение», – написала ему мать-императрица. Ну хорошо, он сделает это. Но сначала должен сосредоточиться на происходящем.
Теперь открывали склеп. За шестьдесят лет до этого монахи Вестминстера подняли крышку гроба и обнаружили, что тело Исповедника не разложилось. Генрих был рад, что приказал аббату тайно заглянуть в саркофаг, дабы убедиться, что тело до сих пор сохраняется. Хотя бы ради дочерей, у которых глаза расширились от ужаса. Матильда прижала руку ко рту. Маленький Жоффруа, как видел теперь Генрих, смотрел на происходящее с интересом и любопытством. Жоффруа – умный мальчик, бесстрашный и хитрый, он далеко пойдет, с гордостью думал отец.
По толпе прошел почтительный шепоток, когда из могилы появилось тело святого в золотой одежде. Кожа его съежилась и потемнела, глаза впали, но нос оставался на месте. Король, королева и пэры получили возможность посмотреть на тело, потом его завернули в драгоценный шелк, с почетом положили в ослепительный золотой гроб, инкрустированный драгоценными камнями. Генрих и его главные бароны подняли гроб на плечи и торжественной процессией прошли по клуатру аббатства, прежде чем положить его в новую гробницу. Потом торжественно спели «Te Deum Laudamus»[49].
Когда церемония закончилась, король низко поклонился святилищу Святого Эдуарда, проскользнул незамеченный мимо архиепископа Бекета и вышел из церкви. Это великое событие должно было бы наполнить Генриха радостью, но сейчас его одолевало одно желание: расплакаться.
Глава 22
Беркхамстед, 1163 год
Был канун Рождества, и несколько здоровенных серфов приволокли в большой зал рождественское бревно, а слуги замка тем временем выбирали лучшие ветки из лежащей на полу груды. Эти ветки предназначались для украшения большого зала. Младшие королевские дети в предвкушении праздника как сумасшедшие носились вокруг них, боясь пропустить и самую малую кроху праздника. Их уже выставили из кухни, где в котлах варилось рождественское кушанье, а на вертелах жарились огромные куски мяса.
С обычным своим небрежением к правилам хорошего тона король ворвался в покои королевы. На лице его было выражение торжества.
– Он подчинился мне! – без всяких вступлений сообщил Генрих. – Поклялся без всяких «но» поддерживать древние обычаи Англии!
Алиенора встала и, положив розовый шелковый блио, который украшала вышивкой в подарок Матильде, улыбнулась:
– Я думаю, за это мы должны благодарить епископа Фолио.
Генрих не без дальнего прицела перевел Фолио в важное Лондонское епископство, чтобы тот был под рукой и мог давать советы королю и возглавлять оппозицию Бекету. Епископы, убежденные красноречием Фолио, один за другим переходили на сторону Генриха.
– И Папу! – с торжеством воскликнул король. – Не забывай, что Александру нужна моя поддержка. Он приказал Томасу подчиниться и сообщил, что ему не стоит надеяться на помощь Рима, если он питает такие надежды. Бекет потерпел поражение на всех фронтах!
Алиенора обвила руками шею мужа. В последнее время они, в отличие от прежних дней, не слишком часто демонстрировали чувства по отношению друг к другу, но она была так рада увидеть, что лицо мужа загорелось светом победы, а потому не сдержалась. Алиенора знала, что Генри не любит выставлять напоказ свои чувства, но не возражал против того, чтобы она разделила с ним его торжество. И хотя на краткое время он тоже сжал ее в объятиях, через несколько мгновений, освободившись, принялся греть руки у огня. Ладони Генри стали грубее, чем прежде, процарапанные и мозолистые после многих часов, проведенных в седле, когда ему приходилось держать потертые кожаные поводья.
Генрих стоял спиной к жене, и Алиенора – слава богу! – не могла знать, что он пришел к ней прямо из объятий Рогезы и посланник от Томаса встретил его у дверей ее спальни. Генрих только что истратил себя, а потому не мог ответить на объятия Алиеноры, к тому же его в первую очередь занимала сейчас уступчивость Томаса.
Он повернулся к ней.
– Томас проявил хороший вкус, прислав это послание сюда, – медленно проговорил он, глядя на сочные цвета дорогих занавесей, расписные плитки пола, разукрашенную и позолоченную мебель, изящную ковку решеток на окнах и у камина.
Алиенора согласилась с ним. Она тоже ощущала довлеющее, невидимое присутствие Бекета в этом замке, когда-то подаренном с такой щедростью, а теперь отобранном у Бекета Генрихом. Неужели ему никуда не деться от этого человека? Алиенора боялась, что закричит, если еще раз услышит имя Томаса Бекета. Он занимал слишком много места в их жизни. Если бы только Генри не был все еще опьянен, не был одержим им! Она не стала выражать свои мысли словами.
Генрих смотрел на нее, как ей казалось, чуть подозрительно. Неужели его тоже смущала собственная одержимость Бекетом? Приходило ли в голову Генри, что он должен подвести черту под его закончившейся дружбой с Бекетом? И с его стороны было несправедливо по отношению к Алиеноре и дальше продолжать эту агонию? Судя по тому, чту он сказал, ему это явно не приходило в голову. Ведь Генри мог сосредоточиться только на одном… вернее, на одной персоне.
– Конечно, у меня есть только частное письменное обещание Томаса, – проговорил Генрих. – Он должен публично высказать свою покорность мне.
– Разумно ли это? – спросила Алиенора, снова берясь за вышивку. – Он и без того считает себя сильно униженным.
– Это необходимо, – холодно ответил Генрих. – Он должен публично признать свою вину, тогда мои епископы будут точно знать, кому они починяются.
– Ты наверняка разбираешься в этом лучше меня, – сказала Алиенора, не в силах сдержать горечь. «Пусть так оно и будет! Пусть так оно и будет!» – безмолвно плакала ее душа.
Генрих подошел и встал перед женой, иронически глядя на нее сверху вниз:
– Конечно лучше. И надеюсь, ты своими глазами это увидишь.
– Можешь не сомневаться, – живо ответила она. – А теперь поговорим о наших детях и о наших гостях и с достоинством отметим великий праздник рождения Христа.
«И выкинь уже из головы Бекета» – эти невысказанные слова повисли между ними, словно меч.
Глава 23
Кларендон, 1164 год
Алиенора села подле Генриха, устроившись среди тяжелых складок отороченной золотой тесьмой мантии, легшей на полу вокруг ее ног. Одной рукой в перчатке она поправила ленту, удерживавшую ее головное покрывало. Они сидели на тронах в просторном зале Кларендона, великолепного охотничьего дома короля близ Солсбери. Лорды и священники кутались в меха – стоял ноябрь с его холодами, и как только король сел, они, шурша шелками, расположились на своих скамьях. Архиепископ Бекет сидел чуть в стороне, его лицо под усыпанной драгоценными камнями митрой было мрачно, белая рука крепко держала епископский посох.
– Все должно пройти гладко, – наклонившись к Алиеноре, пробормотал Генрих. – Я уже переговорил с моими юристами по гражданскому и церковному праву. Они утверждают, что у милорда Кентерберийского нет ни малейшего повода для возражений.
– Молюсь Господу, чтобы он смотрел на это так же и мы смогли положить конец этой ссоре, – вполголоса сказала Алиенора, рассеянно перебирая пальцами складки своего блио из роскошной парчи.
– Милорды, – звенящим голосом начал король, – я созвал вас сегодня, чтобы просить одобрения нового кодекса из шестнадцати законов, которые закрепляют древние обычаи нашего королевства. Я рад сообщить вам всем, что наш добрый друг, присутствующий здесь архиепископ Кентерберийский, уже поклялся поддержать эти обычаи, так что вы можете не волноваться относительно их одобрения.
