было произнести известные слова: «судьбу не выбирают». Мне это утверждение не нравилось, я считал его неправильным, но со мной случилось всё именно так.
Я поступил в ЛТА и очень скоро понял, сколь громаден и неповторим этот институт. Не скрою, мне нравилось, что он назывался академией. У других вузов такого названия не было. Университет был единственным в Ленинграде, и Академия была единственной среди гражданских вузов. Но ведь судьба инженера лесного хозяйства, а по первой интерпретации – учёного-лесовода, не состоялась, хотя всё шло и серьёзно, и значимо. Сергей Васильевич Борновицкий был руководителем моей дипломной работы, накануне защиты он сказал: «Ты молодец, Олег. Ещё два месяца – и полноценная кандидатская диссертация готова». И даже эта оценка, вдохновившая будущего лесовода, не смогла удержать меня в мире моей профессии: вмешалась политика.
Я не мог себе представить, что политика может стать профессией человека. Я не кончал никаких партийных школ, никаких литературных институтов, никаких факультетов журналистики либо филологии, но оказался именно в этом мире, возглавил журнал, буквально спрыгнул с политического поезда под названием ЦК ВЛКСМ. Затем зам главного редактора «Московских новостей», которые возглавлял Егор Яковлев, затем опять чистая политика: я избираюсь депутатом Верховного Совета России. Затем снова выброс в сторону журналистики: меня назначают руководителем несуществующей Всероссийской телерадиокомпании ВГТРК. И в чистом поле, в буквальном смысле этого слова: ни одного сотрудника нет, ни помещения, ни кабинета, ни техники, ни денег – ничего нет, кроме должности «председатель Всероссийского радио и телевидения Олег Попцов». Даже табличку негде повесить – кабинета нет. Вот так. Я не выбирал этого мира, меня в него обрушили.
И на вопрос: «Какие это были времена – 90-е годы?» я могу ответить: именно такие, когда из ничего надо было создать нечто значимое. Что именно – персоны начальствующие в то время не знали, поэтому, когда к власти пришли люди с высшим, но без среднего образования, было не просто трудно – было невыносимо трудно. Ещё и потому, что прошлое, из которого мы пришли и которое создало нас, властвующие ныне обозначили как «поганый совок», хотя сами были порождены именно им самим.
Вот и сложился жизненный формат, который правомерно назвать «жизнь вопреки». Прожив эту жизнь, задавать себе вопрос, правильный ли я сделал выбор, по меньшей мере наивно. Я выбора не делал, за меня его сделала жизнь, а я уже действовал в силу сложившихся обстоятельств, причём всякий раз действуя вопреки. Видимо, поэтому, участвуя в происходящих в стране политических процессах, я постоянно оказывался в определённой мере в конструктивной оппозиции к ним.
Что это было? Уязвлённость недооценкой тебя лично? Нет. Я был по горло загружен работой. Я всё начинал с нуля: создавал издательский комплекс, журнал, телерадиокомпанию, полиграфический комплекс. Я не умел быть похожим. Я признателен командам, с которыми я работал. Не всё было идеально, надо было идти на риски. Это принимал не всякий. Что такое риск? Уменье жертвовать во имя достижения цели. И тут, взвешивая цель и жертву во имя неё, не всякий оказывался на стороне цели. И тебе, как лидеру, это надо было осознавать и не впадать в отчаяние. С кем-то приходилось прощаться. Никакой недоброжелательности к этим людям я не испытывал. Я просто понимал: им придётся уйти, они не выдержали экзамен на право стать командой.
Не будет лишним сказать, что вся история с ГКЧП стала проверкой на верность. Роль телевидения и в целом СМИ в тот момент была сверхзначимой. Появилось новое государство – демократическая Россия. СССР уходил в прошлое. Да, это было полноценной драмой, и рассуждения, могли ли события иметь другой результат и был ли неизбежен крах СССР, – малоубедительны. История не приемлет сослагательного наклонения: вот если бы… Что произошло, то произошло. И так называемое осмысление «если бы» – это уже другая история.
Помню такой момент. Фиксируется вдруг мысль – Силаева в Белом доме нет. Мы здесь, а Силаева нет.
Уехал. Неважно почему, неважно куда. Уехал – это главное. Ельцин показывает глазами на аппарат, по которому звонил Силаев. Мне кажется, что я слышу их разговор по спецсвязи. «Слушаю вас, Иван Степанович». А дальше говорит только Силаев. Полторанин заговорил первым, всё-таки речь идёт о премьере. Говорил не то чтобы сочувственно, скорее, без осуждающего протеста, оставляя Силаеву шанс: «Может быть, он навестить родственников поехал. Посмотрит и вернётся».
Типичный Полторанин, вкладывающий в любую фразу долю иронии, которая никак не прочитывалась на его лице. И только потом, если подвох разгадывали и на него откликнулись, он начинал смеяться первым. Тогда случилось нечто похожее. Полторанин выдержал недоверчивый взгляд президента и лишь потом лишил своего премьера всяких надежд.
– Им к нему ещё ближе ехать, чем сюда.
Смех был бы кстати, но смеяться расхотелось.
Я спросил у Ельцина: что он ответил Силаеву?
– Он мне: «Прощайте, Борис Николаевич». А я ему: «До свидания, Иван Степанович».
И это уверенное «До свидания» было рассчитано уже на нас. Президент не сомневался. Президент верил и вдруг, словно выступая перед толпой, энергично закончил: «Пусть прощаются они, а не мы».
Почему я вспомнил именно этот эпизод? Потому что спустя ночь стало известно о намерении руководства ГКЧП вылететь к Горбачёву. Никто не знал замысла этой экспедиции. Зачем летят? Арестовать президента, покончить с ним?
История России знала всякое. В Белом доме получили информацию об этом внезапном визите с опозданием, перехватить лидеров переворота до их отлёта в Форос не удалось. Единственный выход – посылать свой самолёт. Затея рискованная, можем проиграть. Надо опередить заговорщиков, оказаться у Горбачёва раньше их. Тут же возник вопрос: «Кто полетит?» Чаши весов застыли в равновесии. Эти несколько часов справедливо назвать паузой двоевластия, какой-то миг – и одна из чаш весов движется вниз. Но этот момент ещё впереди, и вот тогда всё тот же Полторанин предлагает кандидатуру Силаева в качестве руководителя группы, направляемой к пленному Горбачёву. Замысел рискованный, но выигрышный – встретиться с Горбачёвым и вернуться с ним в Москву на российском самолете. Задача отчасти была выполнена, и минутная слабость премьера в ночь с 19 на 20 августа перестала существовать в историческом контексте.
Правда, спустя 2 месяца на закрытом заседании правительства всё тот же Полторанин настаивал на отставке Силаева, напомнив премьеру события августовской ночи, полагая, что тем самым он отводил упрёк в свой адрес, как об инициаторе заговора в правительстве, человеке, сеющем недоброжелательство и смуту. Интрига всегда была внутренней сутью Полторанина.
Обвинить в непорядочности нельзя, отказать в разумности тоже.
После моей отставки с поста руководителя ВГТРК ситуация оказалась неожиданной и малопредсказуемой одновременно – возникал один неотвратимый вопрос: что дальше?! Дело в
