Лоуренс Уэнтворт отсиживался дома, даже слуги видели его нечасто. Шторы в его кабинете никогда не открывались. «Это не по-людски», — говорила его горничная соседской горничной.
Некоторые актеры и зрители подхватили то, что обычно называли местной эпидемией гриппа. Жаркое солнце, холодные ветра, нервы или инфекция были тому виной, но здоровье обитателей Холма расстроилось.
Впрочем, не у всех. Адела и Хью составляли исключение. Хью не изменяла всегдашняя энергичность. Адела, хотя и страдала от жары, летних гроз и подавленного настроения, стоически переносила свои недомогания на ногах. К ее сожалению, Паулина не смогла сдержать обещание и поговорить со Стенхоупом — тот куда-то уехал сразу после спектакля. Паулина без энтузиазма обещала Аделе поговорить с ним при первой возможности.
— Пойми, — говорила Паулина, — я ведь не могу выбить из него обещание палкой. Если, как ты говоришь, это важно для всех, ну и поговорила бы сама. Другое дело, если ты для себя стараешься, тогда, конечно, неудобно…
— Я же тебе сказала: я обо всех вас думаю! — раздраженно выкрикнула Адела и ушла.
Укрощение Хью тоже пришлось отложить. Этот увалень так и не сделал ей формального предложения, а без него вступать в бой было затруднительно. Чтобы не спугнуть добычу, Аделе приходилось держаться в более жестких рамках, чем она привыкла.
Однажды вечером, дня через два-три после похорон Маргарет Анструзер, они гуляли по Холму. Возвращаясь, они случайно выбрали дорогу, идущую мимо ворот кладбища. Покосившись на ворота, Хью лениво сказал:
— Паулина, наверное, уедет. Бабушка умерла, что ей здесь делать…
Адела как-то не думала об этом.
— Может, и останется. Переедет в дом поменьше или еще куда-нибудь. По-моему, она не собиралась уезжать.
— Ты не ходила на похороны, дорогая? — спросил Хью.
— Конечно, нет, — ответила Адела. — Терпеть не могу расстраиваться. — Как бы в доказательство она задержалась, заглядывая в ворота. — Их здесь так много, — добавила она.
— Да, как ни закрывай глаза, а не заметить их трудновато.
— Я вообще ни на что не закрываю глаза, — почти огрызнулась Адела. — Слава богу, мы теперь избавились от всех этих церковных обманов. Главное — правда, все остальное не так важно. Если человек умер, значит, он умер, вот и всё.
— А что всё-то? — неожиданно спросил Хью. — Я, например, не знаю. Смерть — это, конечно, факт, но непонятный же. А насчет загробной жизни… знаешь, это для тех, кто помечтать любит.
— Я тоже терпеть не могу этих разговоров, — сказала Адела. — Правда, иногда думаешь: хорошо бы что-нибудь случилось… ну, такое, необычное…
— Я, когда думаю, четко устанавливаю себе пределы, — сказал Хью, обнимая ее за плечи. — Допустим, отсюда и до твоего дома я буду думать, что хорошо бы случилось что-нибудь этакое необычное, похожее на пятьдесят тысяч фунтов в год. И так я думаю до твоего дома, а потом перестаю это делать.
— Что, совсем перестаешь? — недоверчиво спросила Адела.
— Ну, зачем же — совсем? Нет, дальше я сосредоточиваюсь на мысли, что хорошо бы к тем пятидесяти прибавить еще столько же. Заметь, никаких фантазий о несметных сокровищах! Люблю определенность.
Адела покачала головой.
— Я тоже мечтаю о вполне конкретных вещах, — сказала она. — Только мне кажется, что я эти вещи вижу в несколько ином свете. Они и настоящие, и не совсем. Ну, как искусство…
Едва прозвучало слово «искусство», как голос совсем рядом произнес:
— Позвольте мне вас переубедить, мисс Хант.
Адела подпрыгнула от неожиданности, оглянулась и увидела Лили Сэммайл.
Вплотную к этой части кладбищенской ограды стоял сарайчик высотой не более человеческого роста. Вход в него закрывала грубо сколоченная покосившаяся дверь. Постройка выглядела старой, если не сказать древней. Бессчетные зимы и ветра оставили на ее стенах многочисленные следы. В таких пристройках обычно хранят садовые инструменты.
Возле двери сарайчика стояла Лили Сэммайл. Она тронула Аделу за руку, и девушке показалось, что по коже провели наждаком. Голос был под стать рукам — такой же шершавый. Адела отдернула руку и прижалась к Хью.
Некоторое время все трое смотрели друг на друга. Молодые люди не сразу заметили удивительно неряшливую одежду, растрепанные пепельные волосы и почти такие же пепельные щеки.
— Все приходит и уходит. То, чего вы хотите — прах!
— Да ну, миссис Сэммайл! Зачем нам прах? Мы оба хотим гораздо большего, — непринужденно сказал Хью.
— Вы-то — может быть, а вот она — нет. Я могла бы помочь вам выучить свою роль…
Они не разобрали следующее слово, настолько глухим голосом оно было произнесено, но Адела отпрянула и тихонько пискнула: «Хью!»
Хью твердо, хотя уже и не столь непринужденно, как прежде, сказал:
— Вы нас извините, но нам пора идти. Пойдем, дорогая.
Неожиданно Лили Сэммайл заплакала. Слезы катились по ее лицу, оставляя бороздки на сером фоне, как будто текли поверх сажи. Она жалобно проговорила:
— О, вы захотите иметь, да, еще захотите…
Миссис Сэммайл неожиданно замолчала, прислушиваясь. Глаза ее широко раскрылись, щеки еще глубже запали словно от напряжения. Хотя напрягаться не было нужды. Теперь и Хью с Аделой слышали громкий шорох, сухой шелест. Он доносился из-за спины Лили Сэммайл, из-за кладбищенской ограды. Все трое посмотрели туда, откуда шел звук. Земля на могилах шевелилась!
Справедливости ради надо сказать, что большинство могил вели себя вполне пристойно. Их обитатели ушли далеко за грань любых призывов или желаний. Вообще кладбище было не особенно большим, ведь и сам поселок на Холме отстроился сравнительно недавно. Аккуратные ряды надгробий располагались в основном по бокам главной аллеи, самым дальним был холмик Маргарет Анструзер. Он тоже был спокоен: дух его обитательницы и не помышлял о возвращении.
Первыми пришли в движение могилы постарше. Земля на них начала вспучиваться, как будто искажалось само пространство. Холмики что-то распирало изнутри, они начинали раскачиваться, вздымались вверх и опадали фонтанами заплесневевшей почвы, осыпавшей зеленую траву. За оградой не ощущалось ни малейшей дрожи, и от этого происходящее выглядело еще более нереальным. Поначалу в земле образовались всего три-четыре темные щели, и позади каждой поднимался широкий шлейф пыли. Но этим события не ограничились. Земля толчками выпирала из отверстых могил, словно кровь из разорванной аорты. Иногда она зависала в воздухе небольшими облачками, которые должны были бы оседать обратно, но почему-то оставались висеть в воздухе, медленно дрейфуя в сторону соседних захоронений. Их поведение явно противоречило закону всемирного тяготения. Похоже, законы материального мира решили оставить на время это прибежище мертвых и уступили место иным законам. Земля продолжала выплескиваться фонтанами, бившими снизу вверх; на небольшой высоте верхушки фонтанов начинали сильно раскачиваться, теряя часть массы, опадавшей в разверстую щель, а вслед за тем из могилы выплескивался новый фонтан. Шуршание комьев земли было единственным звуком, нарушавшим тишину.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
