За оградой тишину вообще ничто не нарушало. Лили Сэммайл, забыв повернуть тщедушное тело, так и стояла с вывернутой шеей, держась за решетку ограды. Рядом недвижными изваяниями застыли Адела и Хью. То, что видели их глаза, было настолько невероятным, что они совсем не думали о мертвых. Если бы из земли полезли привидения или ожившие скелеты, это было бы ужасно, но все-таки кое-как понятно, а то, что разворачивалось сейчас перед ними, было форменным безумием. Наконец нервы людей не выдержали. Неизвестно, что помстилось Аделе, но она истошно завопила, тут же поддержанная тонким визгом другой женщины. В этих звуках было мало человеческого: словно пронзительно закричал ветер, испытавший безмерное горе.
Крик пронесся по Холму растущим предвестием надвигающейся беды. Миртл Фокс услышала его в своей долгой бессонной ночи, и ей опять стало нехорошо. Паулина услышала его и сильнее ощутила покой, с некоторых пор поселившийся в ее сердце. Стенхоуп услышал его и застыл в молитвенном сосредоточении. Прежде чем звук замер в воздухе Холма, Лили Сэммайл с воплем «Отверзлись!»[46] отпрянула от ворот, бросилась к темному сарайчику и исчезла внутри, а кривая дверь захлопнулась за ней.
Аделу словно подбросило в воздух. Еще раз коротко вскрикнув, она бросилась бежать вверх по дороге, да так быстро, что Хью, погнавшийся за ней, сразу безнадежно отстал. Он бежал и кричал ей вслед:
— Адела, подожди! Это пустяки. Земля рыхлая, ветер дует. Остановись! — но она и ухом не повела. Еще некоторое время он бежал, однако вскоре его посетила мысль о собственном недостойном поведении. В первый момент он, понятно, тоже был поражен увиденным, но стоило ему начать двигаться, на смену удивлению пришла злость от того, в какую нелепую ситуацию он угодил. Чертыхнувшись в адрес старой дуры Лили Сэммайл, он едва не выругался и вслед Аделе. Ну что она, как ребенок, в самом деле! А вдруг ее кто-нибудь увидит! Конечно, надо бы догнать ее, но вместо этого, свернув на очередную улицу, он и вовсе остановился. «Это же смешно! — сердито подумал он. — Земля была рыхлая, дул ветер». Сознание Хью было свободно от страха, так же как сознание Паулины освободилось от ужаса перед двойником, но разница между Хью и Паулиной была огромной: в ее сознании неразделимо слились любовь и радость, а его сознание оставалось прагматичным и сухим, как дорожная пыль.
Адела бежала. Вскоре она слишком запыхалась и уже не могла кричать. Она не знала, куда бежит, просто бежала и все. Она слышала за собой голос: «Земля рыхлая, дует ветер» и бежала еще быстрее. Она все еще чувствовала прикосновение шершавой руки, голос все звучал ей вслед: «Земля рыхлая, дует ветер». Она бежала в паническом бессмысленном ужасе, рот широко разинут, пухлые руки судорожно дергаются, в глазах застыл ужас. Больше всего она хотела сейчас оказаться в каком-нибудь безопасном месте и с тем, кого она знала. Хью куда-то исчез. Она бежала по Холму и сквозь пелену слез и страха лишь по наитию узнала дом Лоуренса Уэнтворта. Она ворвалась в калитку: здесь жил тот, кто поможет ей. Она хотела, чтобы ее утешили, успокоили, отогнали страх. В кабинете горел свет. Она ринулась к дому, добежала до окна и забарабанила по стеклу. Она стучала до тех пор, пока Уэнтворт наконец не услышал, с неохотой оторвался от своих занятий, медленно прошел по комнате и отодвинул штору.
Они уставились друг на друга сквозь стекло. Уэнтворту понадобилось не меньше минуты, чтобы узнать перекошенное и замурзанное лицо перед собой, а когда он его узнал, то попытался задвинуть штору и уйти. Она поняла и ударила по стеклу так яростно, что он испугался, как бы в доме не услышали, и медленно с неохотой поднял раму. Адела тут же навалилась на подоконник и прорыдала:
— Лоуренс, Лоуренс, там… там что-то такое…
Он продолжал стоять, глядя на нее с растущим недовольством. Адела попыталась поймать его руку, он ее отдернул. Она заглянула ему в глаза и поняла: здесь нет для нее спасения. Даже Гоморра была закрыта для нее.
Она стояла на открытой равнине, на ветру. Было холодно и страшно, она буквально билась о стену.
— Лоуренс, помогите мне, — всхлипнула она.
— Я вас не знаю, — холодно произнес он, и она поражение отшатнулась.
— Лоуренс, это я, я, Адела! Вы меня знаете, конечно же, знаете. Там творится что-то ужасное, и я пришла к вам.
— Я не желаю вас знать. Уходите, вы меня беспокоите, — вяло сказал он и взялся за раму, собираясь закрыть окно.
Адела подалась вперед, снова пытаясь заглянуть ему в глаза, но встретила лишь тупой равнодушный взгляд. Он просто ждал, когда его оставят в покое. Адела лихорадочно обшарила глазами комнату, она хотела понять, почему ее прогоняют. В глубине, за светом настольной лампы она заметила неясную фигуру. Там сидела женщина. Вот она слегка повернула голову, вот чуть наклонилась и оказалась в конусе яркого света. Немыслимо, но Адела увидела и узнала саму себя! Нет, не совсем. Женщина в комнате была лучше, совершеннее Аделы, даже легкое движение выдавало чувственную грацию, но на ее лице нельзя было разглядеть ни малейшего выражения. Пустое и абсолютно бездуховное, оно безучастно уставилось на нее. Но никакого сомнения не оставалось — это была еще одна она. От страха Аделу тошнило, голова кружилась, а двойник в комнате и слова Уэнтворта окончательно ее добили. Окно закрылось, штора скрыла от нее жуткое существо, и прямо возле стен Гоморры Адела упала в обморок.
Уэнтворт заметил, как Адела сползла по стене дома, и забеспокоился. Медленно повернув голову, он заметил тревожный блеск глаз своей возлюбленной — она разделяла его беспокойство. Надо было что-то предпринимать. Пришлось выйти, приподнять бесчувственное тело, вытащить за калитку и оставить чуть дальше по дороге. Он еще постоял над ней с минуту, пытаясь понять, не очнулась ли она, пока он возился, но девушка лежала неподвижно, как-то неестественно вытянувшись. Уэнтворт раздраженно пожал плечами и вернулся в дом.
Все дело заняло не больше двух-трех минут, но за это время он словно еще дальше соскользнул по веревке в своем сне; и в дом вернулся уже не совсем тот человек, который из него выходил. Он сел, тотчас к нему подобрались, взяли за руки и принялись ласкать. Снисходительно принимая ласки существа, он впервые осознал, что совершенно ее не хочет. Нет, он хотел ее не меньше, чем долгое время хотел настоящую Аделу. Он хотел желать ее, не хотел, чтобы она уходила, но сейчас что-то было не так. Даже она предала его, ее ласки доходили до него из внешнего мира. Вроде бы, все было как всегда — его малейшие желания не оставались без внимания. Существо сидело рядом, щурясь на огонь. В этом году в его комнате, плотно занавешенной от солнца, было холодно, последние несколько дней у него всегда горел огонь, что не могло не удивлять слуг.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
