Так ли уж нужна была та съемка? Нет, там и разведчики смотрели, и моряки. Полез... А все потому, что не подумал как следует.
— Шрам на шее из того полета?
— Нет. Друга выручал.
(Мазурук не стал рассказывать об этом. Позже его однополчане рассказали историю шрама. Подбили наш самолет. Летчик передал, что ранен, машина теряет управление, указал место вынужденной посадки в тылу врага. Командир полка не стал никого посылать на выручку, полетел сам. Летчик был жив. Мазурук взвалил его на плечи, перетащил в свой самолет, а подбитую машину поджег. Фашисты появились в тот момент, когда Мазурук пошел на взлет. Они били по ним почти в упор. Одна из пуль и зацепила шею.)
Хорошая работа
— Командир, тебя просят на вышку подняться к руководителю полетов.
— Зачем? — мы заняли места в пилотской кабине, готовясь к полету на дрейфующую станцию, и возвращаться к земным заботам мне не хотелось.
— Не знаю. Но просят настойчиво.
Покидаю свое, уже ставшее привычным левое кресло, набрасываю куртку, пробираюсь к выходу, ругая про себя на чем свет стоит «землю». Машина набита под самую «крышу»: палатки, дуги, чехлы, ящики, фанера, сено. Почему-то вспомнилось, как я удивился, узнав, что на «СП» надо сено везти. Кого там им кормить? Но мне тут же популярно объяснили, что палатки ставить на голый лед — чистое самоубийство. Сенце вначале надо подстелить.
Погода стоит серенькая, ветер с океана бьет в лицо, забирается под одежду. Холодно. На вышке руководитель полетов предельно коротко объясняет ситуацию:
— На острове маленький ребенок случайно хватанул уксусной эссенции. Отравление. Вы — единственный экипаж сейчас на Диксоне, который может его спасти.
— А если на лодке через пролив отправить в больницу?
— Катера хорошего нет, на лодке не пройдешь — волна большая, кипит все.
— Но мы же забиты до отказа. Пока выгрузим...
— Поможем. Куда пойдете?
— В Норильск. Ближе нет ни одной хорошей больницы. Свяжитесь с ними, пусть «скорую помощь» подсылают к нашему прилету.
— Когда рассчитываешь там быть?
— На разгрузку...
— ...сорок минут, — перебил меня руководитель полетов.
— Туда лететь будем два часа, если ветер не помешает.
— Тогда — вперед?!
Когда я подбежал к самолету, выгрузка уже шла полным ходом. Подвезли мальчика. Он был без сознания.
— Довезем, командир? — ловит меня за рукав Толя Пыхтин.
— Я же не врач...
Сколько раз мне приходилось выполнять санитарные рейсы! И всегда задают один и тот же вопрос, будто от меня зависит, будет жить человек или нет. Мать мальчишки не спрашивает ничего, но в глазах такая мольба, что хочется куда-нибудь спрятаться от ее взгляда. С тоской гляжу через пролив. Там — больница, а в ней работает врач, мой хороший товарищ по Антарктиде Андрей Фроликов. Близок локоток, да не укусишь. Фроликов бы спас парня.
Торопить никого не надо. «Беда объединяет людей, — думаю я, — в Арктике это чувствуешь особенно остро».
— Командир, все выгружать?
— Все. Машина должна быть пустой, легче полетит.
Время тянется медленно, хотя мы работаем не покладая рук.
Наконец, взлетаем. Машину начинает болтать, и нам со вторым пилотом приходится до боли в руках раз за разом парировать ее броски-у мальчишки обожжены все внутренности, каждое резкое движение причиняет ему боль.
После набора высоты посылаю Пыхтина узнать, как себя чувствует наш пациент. Он возвращается с побледневшим лицом:
— Надо спешить, иначе парень не выдержит перелет. То и дело теряет сознание.
— Выдержит, — цежу сквозь зубы. — Мы еще на его свадьбе спляшем.
В пяти метрах за моей спиной мальчишка ведет схватку со смертью. В обычной жизни о ней предпочитаешь не думать, но сейчас — приходится. Счет идет на минуты, кто окажется быстрее в этой гонке: она или мы?
К Норильску подходим раньше рассчетного времени, но санитарная машина уже ждет. Кажется, я никогда не сажал Ил-14 так осторожно и бережно. Парень еще жив. Бортмеханик, радист, штурман быстро передают его подъехавшим врачам. Пыхтин возвращается на свое место и коротко бросает:
— Еще полчаса лету и его было бы незачем везти сюда. Так нам сказали врачи... Теперь попытаются спасти.
Что же, свое дело мы сделали, настал их черед.
— Поехали на Диксон?
— Возвращаемся. Бортрадист, передай, пусть готовятся к загрузке, пойдем на «СП».
Четверо суток мы летали к станции. О мальчишке ни у кого ничего не спрашивали — не хотелось плохих новостей. На пятый день, возвращаясь на Диксон, на снижении мы заметили у нашей стоянки несколько человек.
— К нам гости, командир, — сказал второй пилот.
— Вижу. Ничего хорошего от таких встреч я не жду.
— Я тоже.
Но мы ошиблись. После посадки в самолет поднялся руководитель полетов. На его лице сияла улыбка:
— Спасибо, мужики. Крестник ваш будет жить, дела стабильно пошли на поправку. Там вас его родители ждут, чтобы сказать «спасибо».
Вечером, когда мы возвращались из столовой, Пыхтин, ни к кому персонально не обращаясь, вдруг сказал:
— А что, мужики? Хорошая у нас работа...
Мы промолчали. Но мне вдруг вспомнились глаза матери. Нет, не те, умоляющие, а радостные, которые я увидел сегодня.
Из воспоминаний М. И. Шевелева
С чего «пошла» Полярная авиация? С борьбы за самолет.
Двадцать девятый год. Конфликт с «Добролетом»: он пытается нас убедить, чтобы мы купили два В-33, которые для моря совершенно не годятся. Чухновский настаивает на машине автономного базирования «Дорнье-Валъ». Добиваемся ее получения... Командующий ВВС Петр Ионович Баранов, рассвирепев от нашей надоедливости, приказал отправить Чухновского к месту службы в Ленинград в ВВС Балтморя и запретил без его личного разрешения выезд оттуда. Чухновский успел перед отбытием «в ссылку» рассказать о наших замыслах Ивану Михайловичу Гронскому, главному редактору «Известий». Приходим мы с Алексеевым в «Известия», выкладываем перед главным редактором документы, переписку, раскрываем позиции всех сторон.
— Все понял, — сказал Гронский. — Я переговорю с Горьким.
А у Горького сложилось о Чухновском отличное впечатление, когда тот после спасения остатков экспедиции Нобиле побывал на Капри. Горький выслушал Гронского, с которым был дружен, и взвился: «Сейчас же буду звонить Сталину». И это — поздним вечером... «Еле отговорили — рассказывал потом Гронский, — не звонить прямо Сталину». Решили утром позвонить Ворошилову. Тот выслушал Горького, позвонил Баранову... Сразу же последовало распоряжение вызвать Чухновского в Москву, отправить его в Севастополь и выделить «Дорнье-Валь». Радость нашу можно понять: вчера еще доброе дело, казалось, находится на краю гибели, а сегодня самолет получили и «Полярку» создали.
