мне на тарелку. Сколь ни странной казалась такая манера угощения, но у меня хватило ума оценить ее как проявление доброжелательности. Аппетит у меня от этого не пострадал, тем более что, как и во всех здешних домах, тут строго соблюдают правило мыть руки перед едой и после еды. Для этого в каждом доме имеется рукомой, подвешенный к грядке недалеко от входной двери, тут же висит полотенце. Под умывальником находится довольно большая лохань. Рукомой обычно делают из какого-нибудь металла, дерева, бересты и т. п., в зависимости от состоятельности хозяина.
Может быть, кому-то интересно узнать, как исполняет руну настоящий певец[89]. Если рядом нет другого певца, он поет и один, но если рунопевцев двое, как того требует более торжественное исполнение рун, они садятся рядом либо друг против друга и, взявшись либо за одну, либо за обе руки, начинают петь. При пении они размеренно покачиваются вперед и назад, и создается впечатление, будто они по очереди тянут друг друга к себе. Сначала один из них поет строку, другой присоединяется к пению на последнем такте и повторяет всю строку. Во время повторения первый обдумывает следующую строку, и так продолжается пение, независимо от того, исполняют ли они уже известную руну или создают новую. По большим праздникам, когда собирается сразу несколько певцов, между ними порой возникают состязания. Знакомые и друзья с обеих сторон бьются об заклад, кто из певцов окажется победителем. Архиппа рассказал, что от их деревни петь на состязаниях всегда выдвигали его и он не припомнит ни одного поражения. Как же они состязаются в песнопении? Иначе, чем в академиях изящных искусств: побеждает не тот, чьи песни лучше, а тот, кто больше пропоет. Сначала один исполняет какую-нибудь руну, на которую другой отвечает руной примерно такой же длины. Затем опять очередь за первым, и так пение продолжается. Если у одного песни иссякли, а другой еще продолжает петь, последнего признают победителем. Когда певцы посредственные, то тут можно вдоволь посмеяться над их усилиями сказать последнее слово. Такое состязание напоминает драку двух куриц: побеждает та, что дольше прокудахчет. Лучшие песни ими давно позабыты, приводятся лишь разрозненные отрывки рун и отдельные слова, с помощью которых певцы стремятся выйти в победители. Иначе обстоит дело у хороших рунопевцев, о которых говорится в руне: «День за днем он распевает, сказывает ночь за ночью». И в самом деле, только сон прерывает состязание, в котором либо не оказывается победителей, либо выигравшими считаются оба. Хороший рунопевец обычно начинает песню словами:
Овладело мной желанье,
мне подсказывает разум:
не приняться ли за песню,
не начать ли песнопенье?
Золотце мое, мой братец,
мой красивый соплеменник,
мы встречаемся не часто,
чтобы говорить друг с другом
в стороне суровой этой,
на печальных землях Похьи.
Подадим друг другу руки,
пальцы с пальцами сведем мы,
чтобы песни спеть из лучших,
чтоб хорошие исполнить
слушателям дорогим,
слушателям ненаглядным
средь растущей молодежи,
среди юного народа, —
эти песни, что добыты,
заклинания, что взяты
с пояса у старца Вяйнё,
из-под Илмари горнила,
с кончика меча у Кауко,
с острия стрелы у Буко
на полянах дальних Похьи,
на равнинах Калевалы.
Так когда-то пел отец мой,
пел, строгая топорище,
мать меня учила песням.
Матушка их напевала.
колесо вращая прялки,
запуская веретенце.
Есть еще слова другие,
выученные реченья,
выхваченные с обочин,
выдерганные с кусточков,
с вереска на боровинках
в дни пастушеские в детстве,
в дни, когда ходил за стадом
по медовым кочкам луга,
по лужайкам золотистым,
по следам моей Чернушки,
по путям моей Пеструшки.
Сотни слов я взял оттуда,
тысячи набрал я песен.
Все в клубочек замотал я,
закрутил в моток покрепче,
положил клубок на сани,
в чуночки моток упрятал.
Долго были на морозе,
долго зябли от печали.
Вот несу с мороза песни,
приношу из стужи руны
на конец скамьи железной,
на конец доски сосновой
здесь под матицу родную,
под прославленную кровлю,
вот развязываю узел,
вот клубочек распускаю.
Запою я песнь из лучших.
из прекраснейших исполню
на ржаной на грубой пище,
лишь запив ячменным пивом.
Коль не будет рядом пива,
не окажется и кваса,
я спою сухою глоткой,
я спою и на водице,
чтобы вечер не был скучным
день счастливо завершился,
началось прекрасно утро,
наступил бы день грядущий.
В доме Архиппы, когда я пришел к ним, один из детей был при смерти. Все домашние, как и я, понимали, что лекарства уже не помогут. Они спросили у меня, как я думаю: от бога ли эта болезнь или же наслана дурными людьми? Я сказал первое, да и сами они были склонны так думать. Вечером все легли спать, одна мать осталась сидеть возле постели больного ребенка. Через некоторое время меня разбудил пронзительный, душераздирающий, глубоко трогающий плач-песня[90] матери, который возвещал о кончине ее ребенка. О сне нечего было и думать. Пока мать причитала и плакала одна, было еще терпимо, но вскоре из соседнего дома привели специально приглашенную плакальщицу, голос которой был во много раз пронзительней, чем у матери. Они обняли друг друга и начали причитывать что есть мочи. Наконец тело было обмыто теплой водой, обтерто березовыми листьями и одето в чистую льняную рубашку. Рот прикрыли чистым полотняным лоскутом, по такому же лоскуту положили на ноги. В талии тело обвязали шнурком, заменяющим пояс, поскольку, отправляясь в путь, не говоря уже о вечности, принято подпоясываться. Все это время женщины голосили, повторяя тот же душераздирающий плач. Мать и другие плачущие (а днем их собралось несколько
