— Тогда ты не спасла бы Надю, — я повернул ее лицом к себе, чтобы она больше не смотрела на висящий на заборе труп.
— И не стала бы причиной убийства девчонки из хора.
— Кто тебе сказал, что ты — причина? Ты сама? Так значит, ты неправа. Пятак и Глаша убивали людей, даже когда сами еще были людьми. И будут убивать, пока их не посадят на кол… Поехали домой.
Я стал переживать за оставленного в машине Кампая. Пес, который привык играть с отдельно взятым вампиром, не поймет, что ему нужно защищаться от нападения других вампиров.
Мы побежали к «Порше». Громкое противное шипение остановило нас возле каменного монумента и вынудило осмотреться. Звук прилетел с высоты.
У скорбящего ангела, держащего в руках шар земной, как будто выросла вторая голова. Над печальным темным лицом вскинулась белоснежная оскаленная морда растрепанной фурии.
— П-ш-ш-ш-ш, — невежливо приветствовала меня Глаша.
Пятак был где-то рядом, но не показывался на глаза.
— Держись за меня. Стой рядом, — сказал я Лизе.
— Поглядите-ка, Петруша, какую барыньку предатель закадрил, — Глаша спрыгнула с памятника и принялась танцевать, бегая кругами и играя лентами в волосах, снятыми с невинной жертвы. — Барыня, барыня, сударыня-барыня! — она подбежала к убитой девушке, взмахнула ее руками и пропела:
«Рукава, рукава, рукава на вате!Старых девок не берут — сами виновате!»
Вампирша сделала низкий поклон, а затем, кривляясь и гримасничая, снова подбежала к нам:
— Ах, хорош барин Тихон Игнатьевич! Славно разжирел да разоделся! Любо дорого об этакого сального индюка зубоньки поточить! Жалко, барынька твоя тоща да мосласта, что бедняцкая кобылка.
— Пшла вон, Глафира, покуда сердце твое черствое бьется, — прошипел я, плотнее прижав испуганную Лизу к своему правому боку. — И ты, Петр, — я посмотрел на высокую кудрявую липу, — уходи, пока цел.
— Не-е-е, — Пятак спрыгнул с липы и полуприсел, опираясь на руки, как обезьяна. — Теперича мы не покинем заповедный край. Тебя не испужаемся, вонючий пес. Ты нам не страшен боле. На тебя глядеть смешно.
Он смотрел на меня и скалился. Часть его черных всклокоченных волос стояла дыбом на макушке, часть спадала на прищуренный левый глаз, часть топорщилась над ушами. В синих глазах Пятака горела безумная злоба, и никакие посторонние мысли, ностальгические воспоминания или сожаления не мелькали мимолетными искорками в его дурной голове. Заглядывая порой в глаза встреченному на дороге коту, который пятился от меня, ощетинившись и выгнув дугой спину, я различал по его глазам быструю смену множества разных мыслей, видел его попытки проанализировать ситуацию и найти наилучшее решение. Да и всякий зверь был великим мыслителем по сравнению с бешеными тварями, в которых превратились Пятак и Глаша. С того дня, когда наши пути разошлись, они далеко продвинулись в своей деградации, и теперь как в их облике, так и в поведении не осталось ни малейшей приметы человека разумного.
Пятак попытался напасть на Лизу. Я отбил его рукой. Глаша вцепилась в плиссированную юбку Лизы, порвала полупрозрачный шифон, но оттащить девушку от меня она не успела. Я ударил ее когтями по лбу, разодрал ей бровь. Ненадолго вампиры увеличили дистанцию, а потом снова перешли в наступление, стараясь делать молниеносные выпады с разных сторон.
Я оказался в положении мамаши — антилопы, защищающей детеныша от окруживших их гиен.
«Где твоя особая власть над вампирами?» — я безмолвно взывал к Лизе. Охваченная паникой девушка присела, обхватив мою ногу. — «Почему ты не приказываешь им убраться прочь?»
— Вставай, — вырвав окровавленное запястье из зубов Пятака и швырнув противника в растопыренные ветки колючей голубой елки, я поднял Лизу. — Идем к часовне.
Девушка послушалась и затрясла головой, выражая полную покорность. Быстрым взглядом я осмотрел ее. Пока она была цела благодаря моей своевременной реакции на атаки одичалых сородичей. Пострадала только ее одежда. Наряд от кутюр превратился в лохмотья, длинную узкую сумочку, перекинутую через плечо, «украшали» глубокие царапины.
Перебежками мы добрались до цели. Вспомнив один из недавних уроков Сэнсэя Хитоши, которыми старик развлекал меня на досуге, я двинул Пятаку ногой в самое уязвимое место, а Глашу одновременно повалил на асфальт и протащил два шага за волосы, после чего был вынужден отпустить ее, чтобы отразить новый бросок ее «законного» супруга.
— Спрячься здесь, и запри двери, — я втолкнул Лизу в часовню, которая была маленькой крепостью.
Девушка задвинула прочные решетки, защелкнула прочные задвижки и заперла деревянную дверь. Пятак прыгнул на решетчатые «ворота», стал их трясти, пытаясь расшатать и сломать, но сверхпрочный сплав не поддавался. Выбив узкое стекло на правой створке деревянной двери, вампир попытался поранить Лизу, но девушка успела отскочить к аналою.
Достав зажигалку из сумочки, Лиза зажгла большую свечу и приготовилась к обороне. Когда в разбитом дверном оконце появилась когтистая женская рука и стала шарить в поисках замка, Лиза опалила кожу вампирши, и Глаша с воем отскочила от часовни.
Мне было не привыкать драться с Пятаком врукопашную. Век назад мне частенько приходилось сражаться с ним не совсем всерьез, менее жестоко, но довольно утомительно. Снова и снова я должен был побеждать его на лесном ковре, чтобы оставаться лидером стаи. С течением лет задача сильно усложнилась.
К моменту нашей встречи в двадцать первом столетии я стал спокойнее, тяжелее и медленнее, а Пятак и Глаша обрели полную свободу. Они жили, руководствуясь принципами чистой анархии, что, впрочем, вряд ли понимали сами. Их сумасшедшая дикость переросла в несокрушимую силу, она придавала им невероятное ускорение во время атаки. Пока я учился жить по-человечески, мои бывшие приятели старались выжить в дикой природе и каменных джунглях, с годами они совершенствовали звериные навыки. И если я все еще колебался, если мне еще было как-то неудобно убивать былых соратников, то они видели во мне исключительно вкусный обед.
Сражаясь со взбесившимися вампирами, я постепенно перевел свой солидный вес из категории «помеха» в категорию «преимущество». Он помогал устоять на ногах, когда меня старались повалить, и увеличивал силу удара при атаке с небольшого разгона. А уж сбросить меня с себя и подавно было нелегко. Хоть я и сам был прилично побит, ободран и немного порезан заговоренным ножом Пятака, но и соперников покалечил — мама, не горюй! Пятаку отгрыз ухо, сломал левую руку, размозжил нос и свернул челюсть, так что он больше не мог кусаться. Глаше досталось поменьше — для нанесения увечий особам женского пола у меня руки не поднимались, и клыки не размыкались из-за благородного воспитания. Но последний бросок вампирши пробудил во мне инстинкт самосохранения и предрешил ее судьбу. Глаша едва не перегрызла мне горло, прыгнув с крыши часовни мне на шею в тот момент, когда я накрепко сцепился с Пятаком. Огрев ее супруга по голове локтем и свалив его ударом ноги, я схватил вампиршу под подбородком, приподнял ее и швырнул на забор лицея. Железный штырь пронзил ее лопатку, вышел из правой груди. Глаша повисла на заборе рядом со своей жертвой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
