— Понимаю, — отозвалась Глория. — Ты хочешь сказать, что я должна стать незаурядной шлюхой. Непревзойденной!
— Глория! Сию же минуту марш в свою комнату!
Она поднялась к себе, оставшись в тот вечер снова без обеда. Повалилась поперек кровати, как делала каждый вечер после своего дебюта в «Зеленой мельнице» (если можно, конечно, назвать это дебютом), и стала без конца крутить пластинку — «Блюз разбитого сердца» в исполнении Бесси Смит.
Стоило подумать о том, что она больше не увидит Джерома, как в груди нарастала самая настоящая боль. Как и при мысли о том, что в его глазах она так и останется обманщицей, богатой белой притворщицей — он ведь еще в первую встречу так ее и назвал. «Папочкиной дочкой». Разве что папочки и близко здесь не было — он предпочитал портить им с мамой жизнь издалека.
Надо было чем-нибудь заняться, лишь бы чем, иначе эта боль поглотит ее целиком. Просто Глория не представляла, что ей нужно совершить, чтобы исправить сделанное. Поэтому она подошла к патефону и снова поставила «Блюз разбитого сердца».
А потом лежала, слушала песню и смотрела на потолок, выкрашенный в бежевый цвет, когда в чуть приоткрытую дверь просунулась голова Клары.
— Гло, только что звонила сама знаешь кто, спрашивала тебя.
Лоррен звонила сюда беспрестанно, но Глория не подходила к телефону. Рен даже прислала целую серию телеграмм: «Я очень сожалею», «Прости меня, пожалуйста» и «Получила ли ты мою первую телеграмму, где сказано, что я очень сожалею?» Глория выбросила их все в мусорную корзину. У нее не было ни малейшего настроения читать кучу оправданий, извинений и навязчивых просьб о прощении. Как могла Рен продать ее после стольких лет, проведенных бок о бок с нею? Она всегда была немного свихнувшейся, это надо признать, но пакостей никогда не делала.
И вот Глория сидит дома взаперти, газетчики треплют ее имя, как хотят, а Лоррен свободна как птица. Разве это справедливо?
— Надеюсь, ты ответила ей, как обычно, — сказала она Кларе, прижимая к груди отделанную рюшем розовую подушку. — Типа «Не звони сюда больше, сука».
— Я все так и сказала, кроме «суки», — подтвердила Клара и скользнула в комнату. На ней был вышитый цветами шелковый халат, которого Глория раньше не видела. Похоже, сделан в Европе. Большие красные маки на черном фоне.
— Откуда у тебя этот халат? — спросила она.
Клара застыла на мгновение, потом закуталась в халат еще плотнее.
— Это мне подарили. — Она подошла к патефону и остановила пластинку на середине. — Нужно, чтобы кто-нибудь вывел тебя из этого мрачного состояния.
— Удачи тебе, — ответила Глория и швырнула подушку на пол. — А я пока буду плыть по течению.
— Уж поверь, я сама не напрашиваюсь. Но знаю одного человека, которому это под силу.
Глория недоверчиво посмотрела на кузину. Девушки больше не были врагами, но не перешли еще ту грань, за которой могли бы считать себя подругами. Да, верно, Глория показала себя не слишком-то ласковой родственницей, однако… Да нет, если уж говорить правду, она вела себя просто ужасно. Клара еще не успела приехать, а она уже составила против кузины целый заговор. А как только Клара появилась в Чикаго, Глория ей или хамила, или вообще не замечала.
Глядя на Клару сейчас, она пожалела об этом. Может быть, еще не поздно все исправить? Ведь Клара даже Маркусу понравилась, а он, когда дело шло о девушках, становился самым строгим критиком в целом свете. Ну и что, если кузина приехала прямо с фермы? Это еще не значит, что она обязательно плохая. А как было бы здорово иметь подругой родственницу и ровесницу, особенно сейчас, когда Лоррен показала свое истинное лицо!
— Если ты скажешь, что этот человек — Себастьян, я официально изгоню тебя из моей комнаты, — попыталась пошутить Глория.
— Ну, это меня не тревожит, — сказала Клара, разглядывая жуткий беспорядок, царящий в комнате. Повсюду, где только можно, валялись кучи грязной одежды, учебники, чашки с засохшей кофейной гущей, вазочки с растаявшим мороженым, среди которого плавали окурки. — Ты могла бы не сегодня завтра впустить сюда Клодину, только бы она сразу в обморок не упала.
— Да, ты права, — согласилась Глория. Уже почти неделю она не впускала к себе горничную, но и возникший в результате бедлам ничуть не скрашивал ее положения. — Ладно, так о ком это ты говоришь?
— О Дж. Дж., — ответила Клара. — Расшифровывать не нужно?
— Не нужно, — проговорила Глория, у которой перевернулось все внутри. — И что же он?
— Вот это, я надеялась, ты сама мне расскажешь.
— Да нечего рассказывать, — отмахнулась Глория.
— Ой, солнышко, я не такая глупая, как тебе кажется. — Клара подняла с полу расческу, устроилась на кровати возле Глории и стала расчесывать ей грязные, спутанные волосы. — У тебя обручалка от мужчины с такой внешностью — Бастиана Грея, за которым охотятся все девушки и их маменьки. Тем не менее ты заперта в этой комнате, выглядишь несчастной и слушаешь без конца одну и ту же песню Бесси Смит. Можешь привести мне другой такой же классический пример явной влюбленности?
— Ты-то что в этом понимаешь? — слабо защищалась Глория. — Может, какой-то фермер стащил у тебя любимую овечку, что ли?
И Глория, еще не закончив говорить, рассмеялась. Клара присоединилась к ней.
— Ты, наверное, не поверишь, но даже в моих родных краях случается несчастная любовь.
— В Пенсильвании?
— Слушай, я давно хочу тебе рассказать. — Клара отложила расческу в сторону. — Я приехала в Чикаго вовсе не потому, что надо помогать тебе готовиться к свадьбе. Мне нужно было уехать подальше от одного человека, от моего собственного прошлого, и начать жизнь заново. Уехать от человека, которого я любила, хотя и не следовало. — Она закрыла глаза. — Я в этих делах смыслю не больше любой другой девушки. Но одно я знаю твердо: ради любви можно пойти на все. Если кого-то любишь по-настоящему, потом и жалеть ни о чем не станешь. Даже если добром это не кончится.
— Но как можно узнать? — настаивала Глория. — Как можно быть уверенной, что это — любовь? Как вообще разобраться в своих чувствах?
— А тебе и знать ничего не нужно, кроме одного: хочешь ли ты разобраться? — Клара взяла Глорию за руку. — Или же готова от него отказаться.
— Нет, — сказала Глория, представив себе Джерома, его руки, которые легли на ее талию во время первого урока пения. И как он учил ее петь, учил чувствовать текст и музыку. — Отказываться я не собираюсь. Пока не все потеряно.
— По-настоящему живой я тебя видела один-единственный раз — когда ты была на эстраде вместе с ним, когда вы вместе выступали. Это было какое-то чудо!
Слезы брызнули из горячего родника внутри Глории, из того места, которое показал ей Джером.
— Мне необходимо разобраться, предназначены ли мы с Джеромом друг для друга. Если не разберусь, то никогда себе этого не прощу.
— Ну, так чего ты ждешь? — сказала Клара, ласково вытирая слезы со щек Глории. — Твоя мама вернется домой только через несколько часов.
* * *Глория сделала нечто такое, чего никогда раньше не делала, — она поехала автобусом. Одна. Вечером. В Бронзвиль[99].
Прежде она и близко не подходила к этому району. Но для себя решила: если уж она собралась пойти на самый большой в жизни риск, то и делать это нужно смело, только так. Ей некого было попросить отвезти ее туда. Нужно добраться самой, постучать в дверь Джерома и раскрыть ему свою душу. Иначе какой смысл вообще туда ехать?
Для поездки в автобусе она и «нарядилась» соответственно: старенькая шляпка-колокол, простенькая белая блузка с длинными рукавами, строгая темная юбка. Правда, «наряд» удалось выдержать не до конца — ни у кого из женщин не было на ногах туфель с высоким каблуком, а юбки у большинства были очень скромными, до середины икр. Туфли у женщин, как и у мужчин, отличались сугубой практичностью — и для ходьбы пешком, и для работы. Они же возвращаются домой с работы, сообразила Глория.
Немолодая женщина встала и уступила Глории место. Та пыталась отказаться, но женщина улыбнулась и сказала:
— Леди не годится стоять на ногах. — Глория в последнее время ни у кого не встречала такого доброго к себе отношения.
Другой примечательной чертой пассажиров было то, что почти все они были чернокожими. Поначалу Глория опасалась, что будет среди них белой вороной и что все станут смотреть на нее неприязненно. В памяти всплыло то, о чем говорили еще в школе, и она покрепче прижала к себе кошелек, стараясь ни с кем не встречаться взглядами. Но ехать пришлось долго, и выдержки Глории не хватило. Довольно скоро она уже начала смотреть на своих попутчиков.
Кое-кто бросал на нее мимолетные взгляды и снова возвращался к книге, газете или вязанию. На белую девушку в странной одежде никто не обращал особого внимания. Такое впечатление, что она для них ровно ничего не значила.
