Анка машет рукой подруге, садится, вспотевшая, счастливая.
– Ко мне один англичанин прицепился, там, на танцполе, – говорит Иолка и не сводит глаз с испуганного англичанина. – Но я вернулась к вам, мальчики.
– И что он тебе сказал?
– Я на него наткнулась случайно, он меня приобнял, я улыбнулась, приве-е-ет, типа, донт тач ми иф ю нот лав ми и все такое, чего, мол, ты меня тут лапаешь, а он: «I wish I wasn’t married».
– Я не знаю английского.
– Ну, типа «хочу на тебе жениться».
Я с трудом удерживаюсь от смеха и поражаюсь выдержке Джери – у него ни один мускул на лице не дрогнул.
– Он сказал: «Жаль, что я женат», – говорю я.
– Ну, это почти одно и то же, не так ли? – вмешивается Джери.
Я прощаю Джери за то, что в пылу своего умопомешательства и спермотоксикоза он заканчивает фразу выражением «не так ли?». Никому другому я бы этого не простил. Это выражение – просто инструмент для промывания мозгов, чтобы люди все время поддакивали: вы самые лучшие, не так ли? Вы увеличите количество продаж ложечек, трусов, пасты для протезов, не так ли? Вы сделаете это, не так ли?!
Вымогательство согласия. Ненавижу это «не так ли?». И журналисты тоже этим грешат частенько. Премьер встретился с президентом, не так ли? Он кого спрашивает – самого себя? Он что, не мог предварительно узнать?!!
– Вообще-то нет. Не совсем, – отвечаю я.
– Ой, ну ты цепляешься. Ты, Иолка, посмотри, какие ноги!
Я послушно поворачиваю голову вместе с Иолкой – времена нынче такие, что женщины обращают наше внимание на ноги других женщин.
– Ну и что? Плоская как доска. Ноги…
– …реально кривые, – заканчивает Джери, прежде чем я успеваю вставить слово.
– То есть ты все-таки посмотрел?!! – Иола реагирует быстро, и Джери приносит свои извинения.
– Прости меня. – Он поднимает бокал и допивает свое четвертое пиво.
Дело плохо.
– Мы идем на пляж? – Девочки срываются с мест. – Тут скучно.
– Конечно, время-то детское, – Джери вытаскивает телефон, времени уже больше двенадцати, мы встаем, я расплачиваюсь.
До нашего отеля больше двух часов – именно столько времени отделяет нас от нашей роскошной, удобной, великолепной двуспальной кровати. А перспектива бродить по пляжу в компании с пьяными девицами меня не слишком вдохновляет.
– А может, поехали к нам? – предлагает Анка.
– А где вы живете?
– Там, – она машет в сторону большого здания, которое выглядит довольно непрезентабельно, – наш отель по сравнению с ним являет собой просто образец роскоши.
– А мы живем у самого океана, – блеет Джери. – Пойдемте лучше к нам! Пошли гулять!
Девушки смеются, я пугаюсь.
Я психологически не готов провести ночь вчетвером в нашем номере отеля. Я не готов психологически вообще с кем-либо, кроме Джери, проводить ночь, хотя такой оборот речи тоже вызывает у меня в душе серьезный внутренний протест.
– Мы вас проводим, – заявляю я решительно, Джери виснет на Иолке.
Они не собираются сдаваться. Вторая берет меня под руку. О, черт. Мне хочется покончить со всем этим как можно скорее. По дороге нам попадаются открытые таверны, Джери останавливается и кричит:
– Лос мохитос всем! – к вящей радости девушек.
В очередной раз нам везет, ибо в одной из таверен мы встречаем русских приятелей. Через полчаса Джери поет с ними, обнявшись, – за Родину, за Сталина, на бой, на бой, на бой… Опять же к восторгу наших новых подруг.
Через час и три остановки он набирается так, что еле стоит на ногах, на мое счастье.
Провожаем девушек. Джери, правда, бормочет, что влюблен как никогда на свете – и где тут церковь? – ибо он желает немедленно жениться, но одного взгляда на него достаточно, чтобы понять: нечего с него взять, кроме вот этого бормотания сегодня и жестокого похмелья завтра.
Девушки сердечно с нами прощаются, приглашают нас прийти на следующий вечер, устроить себе ночь развлечений, и исчезают в холле отеля. А я оглядываюсь в поисках такси.
Двадцать пять евро – и через пятнадцать минут я втаскиваю Джери в комнату. Он пытается меня обнимать и непослушными губами шепчет: «Иолуня, солнце ты мое!» – но я отпихиваю его на левую сторону постели и засыпаю.
* * *
Утро пропитано парами алкоголя.
Джери сидит на террасе и выпивает в холодильнике все, что можно пить. Каждая маленькая бутылочка стоит пять евро, а перед ним таких бутылочек стоит уже шесть, совершенно пустых.
– Ты… говори! – велит он. – У меня кино прервалось в том баре, где были танцы. Мне нельзя мешать…
– А ты не мешал, – возражаю я. – Ты там только пивко хлестал.
– Да я выпил с ними маленькую бутылочку еще раньше, когда ты пошел себе виски заказывать, – машет Джери рукой. – Мне нельзя мешать. Я трахался?
Мозг у меня работает на высоких оборотах.
– С обеими, – информирую я.
– Шутишь!
– Нет.
– Да ты дурака валяешь… – Джери не очень уверен в своей правоте, а я делаю каменное лицо.
– Уж если я говорю, что с обеими, – значит, с обеими. Они хотели «тройничок», по очереди, ты был первый, мы с тобой соревнование устроили, не помнишь?
– Соревнование?
– Ну. Кто быстрее выпьет мохито. Мохито помнишь?
– Господи Боже… что-то такое маячит… – Джери испуган, я доволен. – И что потом?
– А потом мы ушли с пляжа, потому что девочкам уже невмоготу было. Иолка тебя обнимала…
– Помню!
– Ну а потом… за Родину, за Сталина – помнишь?
Он роется в памяти изо всех сил.
– Что-то такое было… – Джери скрючивается в кресле: – Елки-палки… и я этого не помню!
– Да должен помнить, – я спокоен, голос у меня ровный. – Мы пошли в их отель, большой холл, помнишь?
– Ну что-то такое… да… с деревом посередке?
– С деревом посередке, – киваю я.
Джери откидывает голову и прикрывает глаза.
– А номер девушек помнишь? – пробую я дальше.
– Ни хрена…
– А выглядел ты так, будто твердо знаешь, что делаешь.
Джери смотрит на меня в упор, и во взгляде его читается нечто, что я не могу определить.
– А ты, пардон, там присутствовал, что ли?
– Ну, недолго. Вы когда разделись – выгнали меня к хренам собачьим в коридор. Неплохо, старик, совсем неплохо!
Джери срывается с кресла и исчезает в ванной. Я слышу шум воды – и переполняюсь злорадством. Теперь мне уже не жалко потраченных двадцати пяти евро – можно все деньги отдать за то, чтобы увидеть такого Джери.
Он выходит через пятнадцать минут с видом побитой собаки.
Мы идем завтракать, я ем, он смотрит на меня изучающе.
Макиавелли по сравнению со мной ребенок.
– А ты чего не… того?
– Да все устали сильно уже, и они сказали нам ехать домой. У тебя едва сил хватило на то, чтобы одеться, я вызвал такси – и мы поехали. Они сегодня нас тоже ждут, – добавляю я и смотрю на него как ни в чем не бывало.
Он молчит. Ковыряет вилкой омлет и молчит.
– Это страшно, – говорит он наконец.
– И без защиты, – киваю я.
– Это страшно, потому что я ничего не помню… Первый в жизни «тройничок» – а я не отдупляю вообще. Но ты же не обижаешься? – спохватывается он и выглядит по-настоящему смущенным.
– Ну просто ты был быстрее, соревнование есть соревнование, что уж там. – Я отхожу за кофе и там разражаюсь хохотом.
Возвращаюсь с двумя чашками кофе, Джери сидит, опустив голову. Мне на какое-то мгновение хочется сказать ему правду, но я это желание душу в зародыше.
Он это заслужил. Так что я придержу пока информацию.
– Но ведь мы сегодня не пойдем? Потому что, знаешь… – говорит он тихо. – Ну как-то оно… не хотелось бы еще сильнее себя скомпрометировать.
– Если не хочешь – не пойдем, – я хлопаю его по плечу. – Мы все равно же с ними встретимся в аэропорту – мы же одним рейсом домой летим.
– О, черт, – шепчет Джери. – О, черт. Мне нужно выйти, – и он уходит, оставив недопитый кофе.
Я только вспомню еще за обедом о том, что у него не было с собой презервативов, а вечером все-таки скажу ему правду. Но не раньше.
У меня впереди просто фантастический день!
А эта идея с поездкой была не так уж и плоха, оказывается…
Мы летим, они летят…
Джери со мной не разговаривает.
Он смертельно обижен, но я не обращаю на это никакого внимания – пройдет. Так и нужно поступать с нарушителями конвенции. Он демонстративно сам расплачивается за весь мини-бар в комнате и отдает мне двенадцать евро за такси, и все это абсолютно молча.
Мы пакуем вещи и едем в аэропорт. В автобусе мы машем нашим подружкам, которые сидят слева в конце автобуса, и садимся спереди справа, мило улыбаясь. В аэропорту они сразу подходят к нам, Джери весь на нервах.
– А мы вас ждали, – говорят девушки. – До семи часов.
– Значит, мы разминулись, – я развожу руками. – Мы только в восемь приехали.
