Старая боярыня.Не надо! Я же говорила, незачем из приданого брать. Схожу сейчас сама к царевнам да одолжу у них, вот и весь сказ.
Манка за работой. Входит Анфиса, протягивает ларчик.
Анфиса.Вот так. Не стала надевать. — Больно тяжелы.
Манка(убитым голосом).Уходи. Руки вымой.
Анфиса рукой указывает на разложенные на столике головной убор и другие украшения царской невесты.
Анфиса(выразительно глядя на Манку).И старые серьги у меня. Их мастер в обед починит — и назад.
Манка.Да, да! Уходи, уходи.
Анфиса уходит. Манка кусает свою ладонь и тихонько воет.
Манка.Будьте вы прокляты!
11. Морозов рассеянно просматривает бумаги, которые ему подают секретари
Входит Кузьма, делает всем прочим знак удалиться.
Кузьма(вынимая из-за пазухи чистый лист).Вот, Борис Иваныч, донос к нам поступил изустный. Ежели желаешь, можно кое-что уже на бумагу перенести.
Морозов(отворачиваясь).Что в нем толку, когда он ничем не подкреплен!
Кузьма.Будет подкреплен рано или поздно.
Морозов.Поздно — это уже все. Поздно — значит, после. (Многозначительная пауза.)А послеон ее уже не отдаст, хоть порченую, хоть непорченую.
Кузьма(подходит к нему вплотную).Была Хлопова, была и Долгорукова.
Морозов.Ничего ты не смыслишь, умный Кузьма. При Михаиле — кто все это делал? Мать его родная, а потом и отец. Он не мог на них восстать.
Кузьма глазами показывает на дверь.
Морозов.А мне уже все равно. Если ничего не
выйдет, мне уже не жить. Зачем такая жизнь? (Еле слышно)Лучше руки на себя наложить.
Кузьма.По мне, так времени еще много. Целых двое суток.
Морозов.Ого! Сутками меришь, часы считаешь?
Кузьма.Ну и что — считаю. Главное, не
просчитаться. — А вот боярин Пушкин взял, да и нам подыграл.
Морозов.Подлец! Я его окольничим сделал. Змея подколодная.
Кузьма.Борис Иваныч, ему никто не наказывал
уродин в Москву привозить. И в красоте девицы этой оннеповинен. Даже родители ее, и те неповинны. — Ты меня все же выслушай, тебе это знать не помешает.
Он ее в список занес в обход всех прочих и в обход воеводы касимовского. Так что, ежели бы кто захотел ее изобличить, что больная или порченая, то все равно бы не смог.
12. У Корионовых
Андрей медленно спускается по лестнице. Навстречу ему — Маланья.
Андрей.Маланья, что Василий Матвеич? Давно ушел?
Маланья.Еще засветло, Андрей Иваныч.
Андрей(печально).Не сказывал, конечно, куда идет?
Маланья.В Андроньев монастырь. Так и сказал — ежели барин твой обо мне спросит, скажи, что пошел в Андроньев монастырь. Я уже Афанасий Петровичу докладывала. — А это недалеко. Чай, скоро назад будет.
Андрей бредет в сторону Андроньева монастыря. Поднимается в горку, видит Василия, который, заметив Андрея еще издали, ждет, пока тот поднимется к нему.
Василий(кивая в сторону монастыря).Вот, решил сходить посмотреть, не найдется ли кого, кто бы меня узнал.
Андрей.Не нашлось?
Василий(усмехаясь).Нет. Я иных узнаю, а меня никто. — Ну, говори, зачем меня искал?
Андрей.Плохо мне, Василий Матвеич. Плохо мне, темно. Грех я совершил.
Василий.Какой же грех? Неужто решил наставника своего Василия Матвеича ослушаться?
Андрей.Да. И еще хуже.
Василий(пряча улыбку).Да может ли быть что хуже?
Андрей.Загордился я. Слишком много о себе возомнил.
Василий.Это со многими случалось. Значит, может случиться с каждым Вот теперь ты через это проходишь.
Андрей.Понимаешь, у меня всегда душа была как распахнутое окно. И в него свет вливался, я им дышал, я им жил. А теперь… Умом я все понимаю, все помню, да радости от этого никакой. Так мне темно, так темно!..
Василий(тихо).Всякий, совершивший грех, должен о прощении просить.
Андрей.Прошу, да ничего не выходит.
Василий.Тогда проси о наказании.
13. Кремль
Женский терем.
Фима и царевна Татьяна вышивают за пяльцами возле окошка.
Татьяна(заглядывая в Фимино вышивание).Успехи делаешь, сестрица. Скоро, глядишь, лучше Ирины Михайловны станешь вышивать.
Фима.Ну уж нет. Как Ирина Михайловна мне
никогда не научиться, да и незачем. Лучше я буду любоваться на то, что она делает. — И такой мудрой, как она, мне никогда не бывать. — С такой мудростью родиться надо. Вот уж кто настоящая царица.
Татьяна.Ты знаешь, Фимушка, я все же постарше
тебя буду… И, ты уж не сердись, не в деревне я росла, сама понимаешь… (-) Никого слишком громко хвалить не надо. Думай про себя, что хочешь, а вслух лишнего не говори. Ведь люди так устроены. Как заслышат, что кого-то хвалят, первая мысль — а почему не меня? Ты от сердца все это про Ирину говоришь, а кто другой и позавидовать может.
Фима.Да кому же умной быть, как не царской дочери, да царской сестре?
Татьяна(вздыхая).Ты, Фимушка, дитя еще, тебе многому учиться надо. А я все, что тебе говорю, любя говорю.
За спиной Фимы, несколько поодаль, появляется Ирина, затем Анна.
Фима.Да разве же я не знаю, сестрица? Я очень тебе благодарна. — А уж как я Господа благодарю за тебя, и за Ирину, и за Аннушку. Я так счастлива, что у меня теперь сестры есть. — Ты знаешь, мне в детстве порой грустно становилось, что братья у меня есть, а сестер нет. А теперь у меня их целых три, и я так вас люблю.
Татьяна.Как это — братья? У тебя же только один брат?
Фима(смущенно).Я. и хотела сказать — брат. Я оговорилась.
Ирина подходит к ним, кладет руку Фиме на плечо, та прижимается щекой к ее руке.
Ирина.Я пойду отдохну и Аннушку с собой возьму. А ты, Татьяна, посиди пока с Фимой. Ей скоро опять на примерку, ей отдохнуть не дают.
Уходит вместе с Анной.
Спальня Ирины.
Анна сидит на кровати, охватив руками спинку. Ирина в кресле, заложив руки за голову, покачивается из стороны в сторону.
Ирина.Помнишь, Анька, наши качели в Коломенском?
Анна(не размыкая губ).Угу.
Ирина.Два года уже сломанные стоят, никто их не чинит.
Анна.Вот теперь царь их починит. Для молодой жены, для деток своих.
Ирина.Помнишь, как твой Прозоровский тебя качал однажды чуть не полтора часа? (Анна издает еле слышный звук.)Я все думала, когда же у нее голова закружится?
Анна.А вот не закружилась.
Ирина.Знала бы тогда, чем это кончится, руки бы ему оторвала.
Анна.Лучше бы меня убила. — Я бы сама себя убила, да только тебя жалко. Тебя тогда заплюют, засмеют.
Ирина.А кого другогосовсем не жалко?
Анна.Нет, нисколько. Что мне его жалеть? Кого другогоя с превеликой радостью опозорила бы.
Фима и Татьяна продолжают сидеть за своими пяльцами.
Фима.Говорю тебе, сестрица, я своими глазами видела. Он долго шел, я его издалека приметила. А это не просто болото. Там такая трясина, что к ней даже близко подходить боятся, не то что ходить.
Татьяна(добродушно).Ну вот, никто не ходит, а оно и подсохло тем временем, и тропинка отыскалась.
Есть такие люди, которые по болотам, не в пример другим, ходить могут. У них и прозвание есть особое, я сейчас позабыла, какое.
Фима(с детской настойчивостью).А Андрей, мой брат, стал его к нам зазывать, а он отказался и сказал при этом, что придет время, мы с тобой непременно в Москве встретимся.
Татьяна.И встретились?
Фима.Ну конечно, я про это и говорю.
Татьяна(пряча улыбку).И где же он теперь, этот странник?
Фима.У нас. У дяди нашего Афанасия Петровича.
Татьяна.При царском дворе тоже всяких странников привечают, юродивых. Их то больше, то меньше бывает. Последнее время совсем не слышно стало. Но нам все равно к ним близко подходить не разрешали, они же (извиняющимся тоном)грязные всегда. И всегда какие-то небылицы рассказывают. Про подвиги свои, или про земли, где люди о двух головах.
Фима.Ну кто же не знает про таких странников! — Вот я и говорю, что этот — настоящий. Он ничем не хвалится, и доброты такой необыкновенной! Прямо сияет весь, как. (осекается.)
