– Господа, – напутствовала она публику, – человек своей судьбы не знает. Быть может, сегодня вы купите первый рисунок будущего великого художника. Быть может, через несколько лет вы с гордостью скажете гостям: это такой-то. Ранний период.
Все присутствующие дружно рассмеялись. Детские рисунки стали расходиться как горячие пирожки. «Смотри, твою картинку продают, – шептали матери детям. – Ты наш кормилец, ты нам деньги зарабатываешь!»
Они собрали несколько миллионов рублей только наличными, а ведь были еще и чеки! Деньги погрузили в специально вызванную Верой Нелюбиной инкассаторскую машину и отвезли в банк, где назавтра все пересчитали и положили на счет приюта. Важные чиновники, получив законную дозу облучения фотовспышками, разъехались, а все, кто хотел, отправились в зал смотреть веселый мюзикл «Недоросль», где были остроумно обыграны условности старого театра и звучали песни Юлия Кима. Актеры тоже весь свой заработок за выступление отдали приюту.
Одна Этери провела этот вечер в тревоге, опасаясь, что придет Савва. Он по-прежнему бомбардировал ее звонками, она вежливо отклоняла все просьбы о встрече. Прямо сказала ему, что их сближение было ошибкой и попросила забыть. А он все хотел выяснить, что пошло не так: было же хорошо!
Этери не знала, как от него избавиться. Билет ему не послала, но опасалась, что он придет незваным. Половину вечера она все поглядывала на лестницу: вдруг он покажется? Слава богу, Савва не пришел.
Из-за этих тревог она не сразу заметила, что Гюльнара Махмудова вертится среди гостей, норовит подойти поближе, послушать чужие разговоры. Люди удивленно оглядывались на нее, поворачивались спиной и продолжали разговор, но несносная девчонка как ни в чем не бывало переходила к следующей группе, пыталась втереться, привлечь внимание, строила глазки.
Этери решила поговорить с Евгенией Никоновной.
– Я вообще не понимаю, что она здесь делает. Ее рисунков тут нет. Она не умеет себя вести…
– Не взять ее было бы слишком жестоко, – вздохнула Евгения Никоновна и позвала: – Гюльнара!
Девчонка неохотно подошла к хозяйке приюта, перевела подозрительный взгляд с нее на Этери и обратно.
Евгения Никоновна взяла ее за руку.
– Постой тут со мной, нечего тебе вертеться среди чужих людей.
– А почему мне нельзя…
– Потому что я так сказала. Стой смирно, а то домой отправлю.
Гюльнара с ненавистью взглянула на Этери.
– Это она нажаловалась! Что я ей сделала?
– Прекрати немедленно. И не называй человека «она» в его присутствии. Тебе здесь вообще делать нечего, надо было тебя дома оставить.
– Я хочу шампанского, – как ни в чем не бывало заявила Гюльнара.
– Тебе нельзя, ты еще маленькая.
– Я большая! Мне уже шестнадцать!
– А вино пьют с двадцати одного. В голову ударит – еще буянить начнешь. Да и Аллах не велит, – добавила Этери.
Вечер закончился без происшествий. Засыпающих на ходу детей – все-таки для большинства из них было уже поздновато! – погрузили вместе с матерями в специально нанятый автобус и отвезли в приют.
Глава 12
После благотворительного вечера Этери окончательно сделалась героиней приюта. Она сотворила еще несколько маленьких административных чудес, устроила на работу еще нескольких женщин. Только Ульяна Адырханова так ни разу и не попалась ей на глаза за все это время. Гюльнара Махмудова следила за ней издали злыми глазами, но больше не подходила и ничего не предлагала. У других женщин Этери решила не спрашивать.
Но однажды Евгения Никоновна позвала ее в свой кабинет, а когда Этери вошла, повернула ключ в замке и, приложив палец к губам, открыла внутреннюю дверь. Этери уже знала, что там, за внутренней дверью, находится ее спальня. Да, Евгения Никоновна сама жила в своем приюте, дневала и ночевала, хотя у нее была в Москве квартира, доставшаяся от убитой мужем сестры. Квартиру эту она отдала племяннице, которую воспитала как родную. Теперь у племянницы были уже свои дети и муж, к счастью, непьющий.
Но сейчас, когда Евгения Никоновна открыла внутреннюю дверь, из-за этой двери шагнула в кабинет Ульяна Адырханова.
– Я вас оставлю, – сказала Евгения Никоновна, – вам есть о чем поговорить, а у меня урок. Только не курить. Заприте за мной. Приду – постучу.
– Привет, – поздоровалась Этери, – запирая дверь на ключ. – Хорошо, что ты все-таки решилась мне показаться.
– Спасибо, не раззвонила, что я здесь, – с невеселой усмешкой бросила в ответ Ульяна.
– Что ж я – не понимаю, что ли? – обиделась Этери.
– Да нет, думаю, не понимаешь. Понять это… невозможно. Но я не знаю, что мне делать. Не могу так больше жить, а что делать – не представляю.
– Расскажи по порядку, – предложила Этери.
– Слушай, я курить хочу – умираю, – призналась Ульяна. – У тебя есть?
– Есть, но здесь же нельзя…
– Идем, я знаю место, – Ульяна потянула ее за рукав. – Урок только начался, мы успеем вернуться.
Они вышли из кабинета, заперли дверь, и Ульяна провела Этери по коридору на черную лестницу. Поднялись на площадку третьего этажа. Ульяна потянула на себя створку узкого высокого оконца, выходившего в глухой двор. За окном бесновался холодный снежный март, больше похожий на февраль, однако оконце было не заперто и не оклеено. А на подоконнике стояла ярко-красная баночка из-под растворимого кофе, полная окурков.
– Ну да, – кивнула Ульяна в ответ на невысказанный вопрос, – многие бабы курят. От такой жизни, если не курить, вообще загнешься.
Этери вынула из сумки любимые сигариллы и зажигалку.
– Извини, другого ничего нет.
– Да мне – хоть что, лишь бы подымить. – Ульяна раскурила сигариллу и затянулась. – А ты?
– Я не хочу. На, бери всю пачку. И зажигалку. Я тебе еще принесу. Ты какие любишь?
– Я? – Опять из груди Ульяны вырвался хриплый смешок, больше похожий на рыдание. – Я у здешних баб, кто побогаче, бычки стреляю, прошу докурить. Не до жиру.
– Расскажи мне о себе, – попросила Этери. – Как ты сюда попала? Я знаю, Рустем тебя избивал…
– Ты и половины не знаешь. Я такая дура… – Ульяна сделала новую затяжку, и глаза у нее заслезились. То ли от дыма, то ли от воспоминаний. – Приехала столицу покорять. Пробилась в фотомодели. Говорят, у меня внешность фотогеничная. Тут и он возник незнамо откуда, но ухаживал поначалу красиво. Предложение сделал, женился. А потом оказалось, что я для него – джаляб.
– Что? – спросила Этери. – Что это значит?
– Самый приличный перевод – гулящая. Публичная девка. Давалка. У них любая женщина с непокрытым лицом считается джаляб.
– Не понимаю… – нахмурилась Этери. – Он же женился!
