– Не обижайтесь, – попросила Этери. – Я ничего против вас не имею.
– Но? – продолжил за нее Кенни. – Я же слышу, там есть «но». На работу не возьмете? Могу справку принести, что я здоров.
– Не надо справки. Живите себе как хотите, это ваше дело. У вас машина есть? Придется много ездить.
– Есть.
– Отлично. Договорились?
– Договорились, – улыбнулся он.
Ей не пришлось сожалеть о сделанном выборе. Кенни остался работать у нее и после окончания аспирантуры, сказал, что никакой другой работы ему не надо. Он не был амбициозен, хотел только, чтобы прилично платили и не лезли в душу. Этери обоим требованиям соответствовала сполна.
А в галерею на Арбате она взяла женщину из приюта, Наталью Трофимовну Лебедеву. История Натальи Трофимовны была, пожалуй, одной из самых страшных приютских историй. Она, как и большинство женщин, пришла в приют с синяками на лице, только побои ей наносил не муж, а сын. Муж у нее был лежачим инвалидом, она надрывалась, ухаживая за ним, да еще и работала. Сын тем временем вырос алкоголиком. Наталья Трофимовна во всем винила только себя. Не уделяла внимания сыну, вот и…
Когда ее муж наконец отмучился и умер, сын начал избивать ее в открытую. Ему постоянно нужны были деньги на водку, на наркотики, к которым он пристрастился в последнее время… Наталья Трофимовна была одной из немногих обитательниц приюта с высшим образованием, но она работала преподавателем-почасовиком в одном из московских технических вузов, и ее уволили за синяки на лице. Нельзя же преподавать с таким лицом!
Она обратилась в приют в минуту крайнего отчаяния. Категорически отказалась «фиксировать» побои и жаловаться в милицию. По-прежнему придумывала для сына разные оправдания. Евгения Никоновна просто позволила ей жить в приюте. Сын тем временем сдал ее квартиру внаем, чтобы деньги были, а сам прибился к дружкам, с которыми вместе, как они говорили, «ширялся».
Наталье Трофимовне было уже пятьдесят, она не могла найти новую работу. Ее специальность никак не была связана с искусством… а может, и была, потому что она преподавала начертательную геометрию. Как бы то ни было, Наталья Тихоновна согласилась освоить специальную литературу по изобразительному искусству, чтобы грамотно отвечать на вопросы приходящих в галерею посетителей. В большинстве своем они все равно задавали только один вопрос: «Сколько стоит?»
Но Наталья Трофимовна, в отличие от уволенной аспирантки Алины, была милой, приятной в общении женщиной, а за литературу взялась всерьез. Этери понравился ее ответственный подход. В приютском классе по рисованию и истории искусства Наталья Трофимовна была лучшей ученицей, хотя, казалось бы, могла для себя решить: зачем мне это нужно? Нет, она считала любые знания благом, и раз уж ей предлагали что-то новое, да притом бесплатно, с благодарностью это новое изучала.
Договорились, что раз в неделю она будет приходить в приют и преподавать черчение. А Этери, не называя имен, рассказала ей, как два года назад в галерее пряталась Катя, и поставила Наталье Трофимовне условие: ее сын не должен знать, что она тут живет и прилично зарабатывает. Помимо зарплаты ей шел еще и небольшой процент за каждую проданную картину. Как и все бывшие пансионерки, она переводила на счет приюта часть заработка.
В галерее на Старом Арбате Этери и задумала провести благотворительную выставку детского рисунка. Обратилась за помощью к Вере Нелюбиной. Как сделать, чтобы деньги не пропали и чтобы приюту потом не пришлось выплачивать огромные налоги? Вера посоветовала провести вечер под эгидой государства. Пригласила нескольких чиновников из правительства и депутатов от партии власти. Черт с ними, пусть получат свою порцию пиара, лишь бы посодействовали освобождению приюта от уплаты налога. Будучи асом в финансовых вопросах, Вера помогла все это оформить.
Кенни предложил плодотворную дебютную идею: подать мероприятие так, будто все места раскуплены заранее, и попасть на этот сугубо эксклюзивный, элитарный вечер, получить пригласительный билет – уже большой почет и пропуск в статусную тусовку.
Уловка сработала. Жадные до пиара глянцевые бездельники ринулись толпой. На Этери обрушился шквал звонков от бывших знакомых, которые, казалось бы, уже вычеркнули ее из списка живых, а тут вдруг вспомнили.
Позвонила, как ни в чем не бывало, Жанна Федоровна.
– А почему вы меня не пригласили на ваш вечер, Этери Авессаломовна? Вы против меня что-то имеете? Мы же соседи! Мы с вами всегда так хорошо общались…
– Мне так не показалось, когда мы общались в последний раз, Жанна Федоровна…
– Ну вы же понимаете, у меня был стресс!
– А уж какой у меня был стресс, – промурлыкала Этери. – Но зла я на вас не держу. Хотите билет? Пожалуйста, я вам вышлю, хотя их почти не осталось.
Звонила и та, кого Этери просила забрать детей из школы, и многие другие.
Стало понятно, что маленькая галерея на Старом Арбате такого наплыва не выдержит. И тогда Верин муж Николай Галынин предложил под мероприятие свой театр. Этери согласилась с благодарностью.
Все-таки есть на свете нормальные, порядочные мужики. Вот взять этого Галынина. Он главный режиссер театра, вокруг него цветник красавиц, у него в театре сама Юламей Королева играет! О нем пишут в желтой прессе разные гадости. И все знают, что это ложь – и те, кто пишет, и те, кто читает. Потому что Галынин видит только одну женщину – свою жену Веру Нелюбину.
А вот Леван… Этери надеялась, что он позвонит хотя бы по такому случаю, примет участие в благотворительном вечере, но он не позвонил. Ну и черт с ним, без него обойдемся.
Детские рисунки в легких картонных рамочках-паспарту развесили в фойе, у задней стены играл классические композиции джазовый квартет, согласившийся выступать бесплатно. Официанты разносили шампанское и легкие закуски.
Пришли друзья Этери, ее родители. Авессалом Элиава пригласил знакомых художников. Вера Нелюбина привела весь банковский бомонд, богатые бизнесмены Никита Скалон и Герман Ланге тоже пришли в полном корпоративном составе, с компаньонами, контрагентами и конкурентами. Пришли, конечно же, и сами виновники торжества, приютские дети с матерями. Растерянные, немного испуганные, они стояли в этой блестящей толпе, переводя взгляды с одного незнакомого лица на другое, а матери крепко держали их за руку.
Но вот музыка смолкла, Этери, одетая подчеркнуто скромно, вообще без драгоценностей, в черном платье до середины икры, прекрасном лишь своими безупречными пропорциями, обратилась к собравшимся с краткой речью.
– Господа, – напутствовала она публику, – человек своей судьбы не знает. Быть может, сегодня вы купите первый рисунок будущего великого художника. Быть может, через несколько лет вы с гордостью скажете гостям: это такой-то. Ранний период.
