Что случилось в дальнейшем, тоже, в общих чертах, известно. Но почему же из-за этого… Ну, хорошо… Ну, согрешили Адам с Евой: отведали от запрещённого плода, поняли, что они совсем нагишом, поняли кое-то про добро и про зло, познали друг друга… Ну, и слава Богу; казалось бы — что в том плохого, если на Земле начнут рождаться люди, да ещё по образу и подобию Господа, и что будут они отличать хорошее от дурного, думать своей головой, и одни начнут возделывать землю, а другие станут пастырями овец?.. Ведь до этого Бог сотворил всего лишь одного человека из праха земного и вдунул в лицо его дыхание жизни… Только одного. Потом их стало, правда, двое — но, всё равно, мало. И поселил Он их в саду Едемском на востоке, а в других местах-то — сплошная пустыня. Что в том хорошего?..
Почему же, продолжал я вопрошать, как истинный неофит, почему нужно было так жестоко наказывать эту пару человеков, и особенно женщину, взявшую начало из ребра мужчины? Зачем было «умножая умножать» её скорбь в беременности и заставлять «в болезни рождать детей»? А ко всему ещё позволить мужу господствовать над нею? Впрочем, и мужчине не поздоровилось: «в поте лица» определено ему есть свой хлеб, а чтобы не слишком возомнил о себе, довели до его сведения, что «прах он, и в прах возвратится»…
В таких вот условиях стало человечество плодиться и размножаться. И, всё-таки, размножилось…
Как вы могли, не без раздражения, заметить, уважаемые читатели, автор делает попытку играть в упрощённость. Однако, пожалуй, это не столько игра, сколько следствие почти полного отсутствия у автора желания рассуждать о достаточно известных вещах (да и о мало известных тоже) с немыслимой серьёзностью, потопляя суть в глубокомысленных сложносочинённых фразах, что, как я слышал, обожали делать дяди-софисты в древней Греции, когда подсчитывали количество демонов, которые могли уместиться на кончике иголки. Нечто подобное я обнаружил, в очередной раз, не так давно на страницах «Литературной газеты» в затеянной там дискуссии о злополучном пожелании А. Чехова нам всем — «выдавливать по капле раба», а также о роли во всём этом старика Фирса. (Между прочим, жившего тоже в Саду, только не Эдемском, а «Вишнёвом».)
Как и в случае с Адамом и Евой, я не уразумел до конца, чтС эти верховоды в литературе хотят от бедного старика, и нужно ли ему лично что-то выдавливать из себя или нет. Но его, хотя бы, ниоткуда не выгоняли и не обзывали рождённых от него детей (если они были) «исчадиями порочного зачатия». Его просто забыли в заколоченном доме…
Ради Бога, не подумайте, что мне не дают покоя лавры жившего в позапрошлом веке во Франции Лео Таксиля, автора «Забавной Библии» и такого же «Евангелия». Эти книги, кстати, мне ещё в ранней юности не слишком нравились, хотя в чувстве юмора автору не откажешь. Но уж больно воинствующим безбожником он предстал — даже я, советский пионер, таким не был. Из произведений антиклерикальных мне, пожалуй, больше по душе те, которые выходили из-под пера нетерпимца-ирониста Вольтера, изящного сатирика Анатоля Франса, а также спокойно-рассудительного Зенона Косидовского…
2
Ну и хватит, в конце концов, умственных рассуждений, хотя, ох, как не хочется сходить с тропы любезной мне иронии, на которую то и дело соскальзываю.
А потому:
КАНДИД. Эпизод 3 (его детство)
(На этот раз в моём изложении, потому что за прошедшее время я не на шутку заинтересовался Гошей Горюновым, кого мы заслуженно окрестили Кандидом — ибо нечасто можно встретить на наших земных просторах такого бесхитростного до странности, простосердечного до чудачества, немудрящего до мудрости молодого мастера по пишущим машинкам. Словом, парня как будто бы не от мира сего, однако отнюдь не склонного к аутизму, не отстранённого от жизни, но живого, любознательного, дотошного. Чем больше я узнавал о нём, тем больше напоминал он мне того солдатика из старого еврейского анекдота, кто в самый разгар боя вскочил на бруствер и закричал: «Куда вы стреляете? Тут ведь живые люди!»
На расспросы о его детстве он как-то поведал мне, что родился в публичном доме одного из сретенских переулков Москвы…)
Раньше там, действительно, был публичный дом. Не дорогой, не шикарный, но вполне публичный. По коридору шмыгали полуодетые девицы, встречая и провожая клиентов — усталых, затрюханных дореволюционных командировочных, которые прибыли во вторую российскую столицу «выбивать» какие-нибудь дореволюционные запчасти, котлы, супони или чересседельники. А ещё сюда забредали разного рода интеллектуалы, неудовлетворённые своей семейной или общественной жизнью, и проводили время в бесстыдном пороке, вместо того, чтобы посетить с женой Английский Клуб и просмотреть там концерт силами артистов филармонии.
Здесь, в одной из комнатушек, выходящих в длинный, гулкий коридор бывшего публичного дома, родился и жил со своими родителями Гоша. В каждой комнатушке — по семье. Сколько было раньше падших девушек, столько теперь семей. А кухня — одна на всех. Из-за этой кухни, вполне возможно, что Гоша и стал немного… Впрочем, не будем забегать вперёд.
Отцу Гоши незадолго до конца войны прошило автоматной очередью живот. Почти пополам перерезало, говорил он потом не без гордости. Его удалось сшить, дали инвалидность, подучился немного, стал работать бухгалтером в какой-то конторе. И не так мучили боли в животе, как медицинские осмотры каждые полгода, чтобы пенсию продлевать. Как раз в это время Гоша родился и кричал на весь публичный дом.
Отец тихо умер собственной смертью, когда сыну ещё не было шести. Мать продолжала работать на обувной фабрике «Буревестник», и теперь, помимо того, стала ходить по людям — кому уборку сделать, кому постирать… Но вернёмся к вопросу о кухне. Неизвестно, была ли она там во времена проклятого царизма и как тогда питались несчастные падшие созданья — возможно, хозяйка выдавала сухим пайком бутерброды с плавленым сырком «Дружба» и по два печенья фирмы «Эйнем», но достоверно известно, что при жизни Гоши кухня существовала и была самым оживлённым, тёплым и взрывоопасным местом на всём втором этаже. Взрывоопасным не столько из-за дюжины керосинок и примусов, сколько из-за накалявших атмосферу страстей.
Надо сказать, что условия жизни обитателей африканских джунглей или саванн кое в чём выгодно отличаются от тех же условий квартирантов второго этажа бывшего пубдома. В случае ссоры и вообще при плохом настроении упомянутые выше аборигены легко могли перенести свой персональный костёр или шалаш куда-нибудь в другое место — за тот вон баобаб или под ту пальму, и тем самым уничтожить в зародыше назревающий конфликт. А куда прикажете деться московской домохозяйке со своей конфоркой, со своим столиком-шкафиком и всеми кастрюлями, со своими спичками, наконец? Ну, спички можно, на худой конец, бросить в чей-то суп… Но тоже ведь надоедает!
Пути зарождения, распространения и пересечения человеческих симпатий и антипатий таинственны и неисповедимы. А когда люди скучены — в бараках, вагонах, квартирах, неисповедимость возникает с той же, примерно, быстротой, что количество зёрен на квадратах шахматной доски в известной притче о персидском шахе и мудреце. Поэтому почти невозможно сказать, за что именно соседка Софья Власьевна так невзлюбила семью Гоши. Возможно, кто из них когда свет не погасил в туалете, разговора не поддержал о погоде, не разделил её справедливого гнева по поводу Маруськи из тридцать первой «квартИры»: патлы, сволочь, выкрасила и красуется — думает, умнее всех. А ещё Софья Власьевна которых с собаками гуляют терпеть не переносила. И заодно вообще всех, кто лопочет не по-нашему, а перво-наперво, конешное дело, этих… от кого, известно, все беды… У, так бы взяла и отправила куда подальше! Праведного её суда счастливо избежали, пока что, лишь карелы и юкагиры. Потому что слов таких не знала. А ещё жители острова Пасхи.
При таком интернациональном охвате трудно было, конечно, угодить Софье Власьевне, однако многие как-то уживались. Но матери Гоши не повезло, хотя была она женщина молчаливая и робкая. Может быть, именно поэтому. Особенно после того, как однажды на кухне она за Фаню Соломоновну вступилась, а мальчик Гоша помог: захотел узнать, почему убийцы, о которых кричит Софья Власьевна, в белых халатах ходят? Всегда? Разве они докторы? Такое не бывает…
— У них чего хошь бывает! — криком кричала Софья Власьевна и тыкала рукой в сторону Фани Соломоновны, которая варила яйцо в кастрюльке. — И она тоже! Дай ей волю, всех нас отравит!
Вот тут мать Гоши осмелилась возразить, а Гоша опять спросил:
— А как? У неё же нет белого халата…
И тогда Софья Власьевна сорвалась.
— Ребёнка подговорила надо мной измываться? Заодно с ними!.. Твоего в лечебнице уморили, а ты всё им задницу лижешь! Заступница! Уйди с глаз моих!
