Оглядываясь на голос, Лена ответила машинально, но, что удивительно, на том же языке… Через какие–то секунды она поняла, что это был все тот же странный английский, разве что с необычным акцентом.
Голос сказал что–то в духе: «Добро пожаловать… Я рад приветствовать прекрасную юную леди в этот час»… и все такое прочее…
Там было что–то про место — магазин имел непроизносимое название, что–то про час, который тоже как–то эдак назывался, и про то, как именно — эдак и вот эдак — неизвестный рад.
А Лена выдала в ответ что–то из глубин подсознания в тон и в лад, дескать, уж она–то как рада очутиться в такое время в таком чудесном месте…
Ну просто ритуальный разговор Красной Шапочки с Серым Волком.
«Я здорово осваиваю язык!» — подумала она с гордостью.
И впервые закралось подозрение, что язык–то на самом деле только слегка напоминает английский, а она тем не менее как–то чудесным образом понимает, что говорят ей, и сама ухитряется говорить.
Из–за прилавка выходил к ней крупный, какой–то округло–уютный человек в бархатных горчичных панталонах с бантами у колен, с широкими помочами поверх кружевной сорочки, в белых толстых чулках, обтягивающих могучие икры и в исполинских туфлях с пряжками и широкими носами.
Он натягивал длинный жилет светло–коричневой кожи улыбался, вдевал в отверстия частые пуговички из треугольных акульих зубов, шевелил тонкими вразлет бровями, пышными вислыми усами на круглом лице и говорил, говорил, говорил высоким мелодичным голосом.
На расстоянии трех–четырех шагов человек–глобус встал в третью позицию и, всплеснув пухлыми ручками, поклонился. Ну натурально актер на авансцене, вышедший искупаться в овациях по окончании спектакля.
Он был огромен, многократно отражен зеркалами и как–то исключительно, располагающе, трогательно мил.
Вот только речь его, журчащая и всплескивающая, как хрустальный ручеек, резала слух и трудно поддавалась пониманию.
Спич, произнесенный хозяином магазина, был витиеват и прихотлив, быстр и многословен.
Звали его, как ни странно, Джейми Ксантон Гунн из древнего рода Гуннов Вэнексов, который восходит к древним Кэфтам, когда–то построившим древний прообраз Мира на архипелаге Среднего (Промежуточного? Средиземного?) моря.
Как его отец Брэм Холбрук Гунн, дед (череда имен) и все предки, он хранит ту ветвь Традиции, которая… и бла–бла–бла…
— Если выбор между правдой и красивой легендой, то выбирать следует легенду, — сказал Джейми Ксантон Гунн, — так учит Традиция. Именно легенда ведет к истине.
И он, конечно, не сомневался, что юная леди придерживается именно того же мнения.
Лена хотела было из вредности вставить, что ни фига он не угадал, и она вообще атеистка и придерживается марксистско–ленинского учения, но сдержалась, да и едва ли смогла бы вот так запросто перекрыть русло этого бурного, незамутненного смыслом потока слов.
Одиноко ему было, видимо, здесь. Ночь по–ночному мыслит. Психика меняется, восприимчивость становится другой, тонкие нити тянутся от каждой поры кожи в бездны неведомого, и чудовища крадутся во мраке. А ему, в привычном окружении бестий пучин, видимо, совсем не с кем было поговорить. И непременно делалось жутковато в такой–то обстановке. Вот он и вывалил на ни в чем неповинную Ленку все свое радушие.
Но все проходит, и этот поток словес иссяк.
Джейми стал говорить более медленно и внятно, а потом вдруг замолчал.
А ведь, по сути, он только представился. Лена чувствовала, что ему только дай повод, только открой тему…
«Если так же, как тот, в доме из черепов, начнет тень на плетень наводить и мистику свою напускать, глазик высосу!» — зло постановила про себя усталая Лена.
Она молча, подчеркнуто сдержанно наклонила голову в ответ на поклон.
Но хозяин магазина и не думал «наводить тень на плетень» и «напускать мистику», а наоборот решил немедленно перейти к делу.
На этот раз поток слов был по существу.
Ах, как же он неуклюж и несметлив, самокритично заметил человек–глобус, делаясь похожим на глубоководную рыбу. Разводя руками, как плавниками, он метнулся снова за стойку.
Ах, как же он не предложил усталой путнице подкрепиться и утолить жажду?
Лена ничего не имела против.
Девушка другой эпохи и другого воспитания давно пришла бы в ужас от перспектив необратимо испортить фигуру со здешними–то угощениями, но Лена ни о чем таком не думала, а просто ела, если хотелось есть. Если же было вкусно, то ела много.
Джейми Гунн уже погромыхивал приборами на том участке прилавка, возле которого стояли столики и стульчики.
Там обнаружилось множество всяких кухонных принадлежностей и продуктов в серебристых емкостях. Что–то вроде вмонтированной в прилавок спиртовки с рассекателем пламени и подставочками для разогрева, какой–то мудреный механизм, напоминавший одновременно самогонный аппарат, автомат для приготовления кофе и миксер.
Загремели кубики льда во вращающейся емкости, что–то зафыркало, зашипело. Джейми Гунн комментировал свои действия.
Вот это он готовит напиток, весьма утоляющий даже самую мучительную жажду и весьма бодрящий. Напиток сей именуется «алода» или что–то вроде того, поди разбери, и требует употребить его немедленно, быстро, но неторопливо.
Лена продегустировала: прохладно, тягуче, ароматно. Нетривиальный какой–то молочный коктейль. Или даже сливочный… Нет, постойте! Бананово–сливочный? Бананово–кокосово–сливочный? Не разобрать, но вкусно…
Лена озадачилась вопросом оплаты. Пока ее потчевали в хозяйском доме — она принимала это как должное. В Москве тоже ведь норовят непременно накормить гостя от пуза. Традиции гостеприимства.
А здесь вроде как кафе? Местный общепит круглосуточный?
Натрескаешься так, рублей на пять, под шумок, а потом как рассчитываться?
Или, может, у них тут коммунизм уже построен? Деньги упразднены. Как там полагается при коммунизме? Дескать: работай, сколько не лень, и хомячь, сколько влезет!
А может, у них тут капитализм, и нужны какие–нибудь фунты долларов? А денег нет — ступай в тюрьму или на «Остров Дураков», а?
Однако «алода» — все же не без алкоголя, кажись, коктейль — пробудил в ней аппетит и самоуверенность.
В наших людях градус русского авось растет пропорционально градусу, принятому вовнутрь!
Лена решила, что в крайнем случае «включит дурочку», сделает вид, что приняла угощение как подарок, и все. И будь что будет.
А достойный господин Джейми Гунн, орудуя ножиком и лоточками–сковородочками, подогревал две тонких лепешки, нарезал какие–то овощи тончайшей соломкой, пластовал прозрачными слоями белую рыбку со слезой и тонким ароматом, да еще что–то круглое и с хвостиком (не то голова сыра в причудливой упаковке, не то огромная редиска), посыпал и сбрызгивал.
В довершение безобразия жизнерадостный Джейми лихим жестом бармена–фокусника достал из–под прилавка небольшое полено. Но Буратино вырезать из него и не подумал. Он ободрал с полешка кору, а потом специальным резаком снял несколько длинных сахарных рассыпчатых стружек. Этими стружками он украсил большой чудный бутерброд с рыбой и салатом на теплой лепешке.
— Виндайя! — объявил он, торжественно подавая бутерброд на серебряном блюде.
«Виндайя» (произносить восторженно и самозабвенно, с визгом до «ля» третьей октавы) — так блюдо называлось.
Лену все устраивало, кроме стружки. Полено было как–то совершенно неуместно.
Приняв все с благодарностью, она осторожно взяла завиточек стружки и попробовала, глядя на хозяина магазина: не исказится ли ужасом его лицо при виде ее дикой невоспитанности…
Но он улыбался и ждал похвалы своему кулинарному шедевру.
Лена прикусила стружку, распробовала, удивилась: стружка по вкусу напоминала лесной орех с оливковым маслом, и еще неуловимо, отголоском и послевкусием — обыкновенную кочерыжку.
—. А бобры кой–чего понимают в жизни! — оценила Лена и вцепилась в бутерброд, поскольку, как уже было сказано, все, кроме полена, выглядело съедобным.
Наблюдая азарт, с которым Лена приступила к еде, достойный господин Джейми Ксантон Гунн приступил к сооружению второго бутерброда, для которого предусмотрительно согрел лепешку заранее.
Лена с набитым ртом (а кушанье было на редкость вкусным и буквально таяло во рту) пыталась отмахнуться, помотать головой в знак протеста (ну исключительно из сомнительной вежливости и ложной скромности), другими не вполне эстетичными способами показать, что не голодна, а перекусывает, только чтобы не обидеть.
Но крутобокий хозяин магазинчика был искушен в вопросах угощения и сделал вид, что не распознал эти знаки.
— Чему нас учит Традиция? — осведомился он, с улыбкой подавая вторую порцию. — А вот чему! Когда лавина тронулась, ее не интересует частное мнение отдельного камня.
