Извозчики — в основном кебмэны, — сидящие на крышах своих двухколесных повозок, несколько смущали его.
Улицы делались все пустыннее по мере продвижения в город. Извозчиков и водителей паромоторов здесь ничто не держало, и они с рокотом уносились прочь.
Тревожить вопросами городовых, что стояли почти на каждом перекрестке, Рейвен остерегался. Служители порядка часто бывают любопытны, как белки, и при попытке осведомиться у них о направлении могут начать задавать вопросы. А ему вопросы были не нужны. Только ответы. К тому же у многих из них профессиональная память на лица.
Вдруг путника заинтересовал один человек, в необычной для этих мест одежде: в долгополом подпоясанном пальто с меховым воротником. Пальто было темно–вишневое с золотым шитьем, а воротник песцовый, не иначе. Это при наличии окладистой бороды и длинных, до плеч, волос делало незнакомца похожим на деда мороза.
Занятие дед мороз избрал себе тоже весьма необычное. Он мерил шагами улицу поперек, от фонаря до фонаря. И что–то бормотал.
Рейвен приблизился.
Дед, сердито ворча и немного покачиваясь, будто под хмельком, померил уже расстояние между шестью парами фонарей. Оставалось ему две.
Рейвен не без озорства взял да и прошел шагами одну из оставшихся пар, тогда как дед мерил другую.
— Четырнадцать, — сказал он.
Дед будто только теперь его заметил и вытаращился желтыми глазами поверх бороды.
Потом критически оценил длину ног Рейвена, как бы прикидывая достоверность измерения таким инструментом, и махнул рукой.
— Нешт! — сказал он.
— Сэр, — обратился Рейвен к нему, — вас не затруднит помочь мне?
— ? — бородач выразительно пожал плечами.
Рейвен сомневался в способности человека, измеряющего по ночам шагами расстояние меж фонарями, указать направление. Но отчего бы не спросить?
Незнакомец подошел и кивком ответил, дескать: «что надо?»
Рейвен предъявил ему визитку портного.
— Я ищу вот этот адрес…
— Ожди, — сказал дед, который был вовсе не дедом, а вполне молодым человеком, несмотря на проседь в бороде.
Он сунул руку за пазуху, достал сложенный платочек, взял за углы и, встряхнув, расправил.
Рейвен аж вздрогнул. Перед ним раскрылся шелковый плат размером больше квадратного метра с подробной картой города.
— О как! — весело сказал Дед Мороз. — Эпюру розумешь? Пошукам разом оба. Зрю отыскиваш не тамо, где потерямши, а тамо, где свету боле искать? А?
Тут Рейвен понял, что говорит бородач не на местном квазианглийском, а на совсем другом языке, который узнается без особого труда.
— Шукай, — сказал незнакомец, вручая плат, а сам развернулся в ту сторону, откуда пришел, и взмахнул руками.
Тут же вспыхнули огни и взревели моторы.
Из тьмы улицы надвинулось, накатилось, вращая исполинскими колесами, нечто невообразимо огромное. Эдакий автобронепоезд, едва угадывающийся во тьме.
Колоссальный колесный танк поравнялся с ними и встал, сопя мотором. Он без проблем проходил меж фонарями, но все же поостерегся: в высоту он вздымался выше окон второго этажа, а вдаль уходил до конца квартала.
С лязгом откинулась дверь. Еще один бородач высунулся оттуда.
— Вы кто? — по–русски выдавил Рейвен, инстинктивно загораживаясь платком–картой.
— Отроки оружны, на бронях самоходячих. Караванище торговы. С дальних краев прибыша, да не в ту городьбу поворотиша. В столбушках чуть не сзастряша, — ответил Дед Мороз озорно. — Густо сидите. Другу дружке на спины вскарабкалися. Тесно живете.
— Заплуташа человече, — пояснил он тому, что высунул голову из бронированной двери, — да темень на дворе. Мож оказией случимся ему?
— Милости просим, коль не боязно, путник серый, — сказал Рейвену тот, что торчал головой из двери.
— А и боязно, — со смешком сказал Рейвен, — но самую малость.
Он вернул карту владельцу, взялся за поручень и поставил ногу на ступеньку, похожую на стремя.
* * *
«…и все будет так, когда одиннадцать лун, все как одна, станут в ряд на небе».
Действительный член Общества естествоиспытателей, достойный господин лендлорд–владетель сэр Реджинальд Скотт Мидсаммернайт отложил рукопись и подошел к окну.
— Слыхали мы от наших бабушек всякие небылицы, что духи сбивают молоко, оставленное на ночь, трут горчицу и подметают пол, однако одиннадцать лун — это как–то слишком.
Но ирония не спасала от леденящего ужаса. Его руки, машинально распечатывавшие коробочку кенди–табс, подрагивали, а по спине стайками носились мурашки.
Прикусив леденец, терпкий, с холодком, он надел перчатки, взял шляпу и трость и вышел прочь из своего кабинета — кабинета главного библиотекаря библиотеки Общества естествоиспытателей в Уле у Северных врат.
Сэр главный библиотекарь испытывал непреодолимое желание пройтись по улице. Увидеть кебы, омнибусы, паромоторы и просто других людей. Ему необходимо было убедиться, что мир, к которому он привык, все еще существует, как и прежде, вопреки леденящим кровь картинам нездешнего апокалипсиса, которые встали перед его взором по прочтении рукописи.
Более всего ему не давали покоя эти одиннадцать лун. Это было знамение — отправная точка кошмара. И даже зная, что такого не может быть (Луна, как известно, одна), сэр Реджинальд не мог отделаться от ощущения подвоха.
Это верно был какой–то символ, какой–то образ, не распознав который нельзя было с точностью сказать, когда будет и будет ли вообще тот ужас, который клокотал и пенился безумием со страниц этой дикой рукописи.
Сначала одиннадцать лун, затем бестии пучин, потом…
Саламандра.
Со временем нечто более ужасное, чему нет названия.
Трагизм предсказания был в том, что в результате нашествия монстров — не то древних спящих богов, не то реликтовых чудовищ — должна была погибнуть не цивилизация, не люди как телесные оболочки разума, а непостижимым образом все то, что дорого, все, что свято и сердцу мило… Некая аксиологическая катастрофа, суть которой непонятна, но последствия тем ужаснее, чем труднее их вообразить.
И еще там были иллюстрации!
Автор рукописи, вроде бы простой матрос, на которого снизошло откровение от прикосновения к неведомому, не учился графике, но с натуралистическими деталями пытался зарисовать виденное.
О, лучше бы он не пытался этого делать!
Улица пахнула в лицо сыростью, запахом угля и кислой калиновкой. Даже медовый дым от ароматических очагов, стелившийся по–над тротуаром, завивавшийся причудливо в пышных бакенбардах главного библиотекаря, не перебивал запаха тревоги.
Смог скрывал небеса. Дождь сменился туманом. Вместо луны светил циферблат на башне библиотеки славного города Уле у Северных врат.
И за смогом, надежно укрытые от людских глаз, мнились сэру Реджинальду предательские, подлые одиннадцать лун, выстроившиеся в линию по всему небу.
Он передернул плечами.
— Это консерва, сэр! — раздался хриплый голос над ухом.
Сэр Реджинальд вздрогнул и обернулся.
Он увидел нависающее над ним лицо, круглое, как луна, ноздреватое, красное, похожее на открытую банку мясных консервов.
— Что? — не своим голосом спросил он.
— Прошу прощения, — сказало лицо, — не имею чести быть вам представлен, — Пелдюк. Закария Пелдюк — частый сыщик.
Огромная рука протянула визитную карточку. Вся фигура Пелдюка соответствовала лицу — рыхлый, мешковатый, огромный, с той замедленной пластикой, которая присуща исключительно очень сильным людям.
— Никогда не рискнул бы с вами заговорить на улице, если бы не обстоятельства непреодолимой силы, — просипел гигант, — у нас мало времени.
Сэр Реджинальд взял простенькую карточку, мельком прочел, что на ней написано, и окинул взором исполинскую фигуру, встающую из тумана, как океанский риф перед форштевнем корабля, стремящегося к гибели.
Клетчатый дорожный фроккот, просторные темные брюки, заправленные в сапоги с толстой шнуровкой и квадратными носами.
— Что вам угодно? — сэр Реджинальд хотел, чтобы его слова прозвучали надменно, но вместо металлических в голосе прозвучали истерические нотки.
— Рукопись, что вы читали, — это консерва… Записанный миф замирает и не живет больше. А то, что его породило, — живет и развивается. По консервированной телятине нельзя составить верное впечатление о теленке, сэр, вот что я пытался сказать…
— Откуда вам известно о рукописи, что я читал?
— Я наблюдаю за вами по приказу моего клиента. Напротив вашего окна весьма старый вяз, с удобной развилкой ветвей. — И здоровяк в подтверждение своих слов достал из кармана изящный складной театральный бинокль, так нелепо смотревшийся в его исполинской руке.
— У вас ветки за воротом, — заметил сэр Реджинальд.
— Спасибо, — чуть смутился здоровяк, — когда вы внезапно покинули кабинет, пришлось поспешно спускаться с дерева, чтобы нагнать вас. Я, знаете ли, иногда переоцениваю свою ловкость.
