А потом пришли женщины.
Нашпигованный речами капитана, Васька с неким особым интересом поглядывал теперь на них, давно ему знакомых, являющих собой «первородный грех мужчин», для которых он, Василий Мокичев, не Аполлон, а только фавн, в самом широком смысле слова, не человек-мужчина, «а только самец, всегда и прежде всего».
И капитан смотрел на этих женщин. Ведь они первые, с кем он знакомится на свободе. Одну из них, значит, зовут Соней, это, конечно, та самая Софа́, о ней Васька Мокичев говорит: «Мой диванчик». Тогда вторая, она назвалась Викторией, Вика, поправил Васька, по раскладу Мокичева должна сегодня быть его дамой. Фу-ты какие старомодные обороты… Дамы, кавалеры… Синьоры и синьорины, Ромео там всякие и Джульетты. Хочешь или не хочешь, а принимай правила игры. Вот и Василий уже сердито поглядывает на тебя, дескать, не будь валенком, волос нечесаный, крутись вокруг дамы, тьфу ты, опять это слово, ну тогда возле кадры, это посовременней…
Капитан старался сбросить с себя возникшее вдруг оцепенение. Оно появилось в тот момент, когда пришли и сели к ним за стол эти женщины. Он вежливо поздоровался с ними, представил его Васька однокашником, капитаном, вернувшимся из дальнего-дальнего рейса. Потом Мокичев сообразил, что Волкову надо освоиться, принялся рассказывать про разные случаи, они произошли во время последнего рейса, а может быть, он попросту выдумывал их, большой мастак Василий был по этой части.
Рядом суетился Валера, официант с приходом женщин оживился, завалил стол закусками, ловко открывал шампанское, подливал в бокалы и всем своим видом показывал, будто нет, не было и не будет для него гостей более дорогих, нежели эти.
Постепенно и капитан втягивался в застолье, порой ронял одну-две фразы к месту, а Васька, надо отдать ему должное, тактично втягивал Игоря в общий разговор, тотчас же тушуясь, когда Волков овладевал инициативой и хоть на время становился полноправным собеседником.
Виктория вела себя по отношению к Волкову приветливо, но спокойно. Может быть, она уделяла ему чуточку больше внимания, чем остальным, но это можно было счесть и обыкновенной вежливостью по отношению к новому, только что представленному ей человеку. Самому Волкову она не то чтобы понравилась, он обрел к ней чувство доверия, ему казалось, будто давно знает ее. Нечто теплое возникало в нем, когда Вика, приветливо и открыто улыбаясь, обращалась к нему и ненавязчиво, стараясь сделать это естественно, незаметно, подкладывала в тарелку Волкова закуски.
За столом говорили о разном, а когда появился оркестр, Мокичев повел Соню танцевать. Вика сразу определила, что Волкову не хочется выходить, и когда он, все же понимая, что таковы условия игры, предложил ей последовать за Васькой и его подругой, она покачала головой и сказала:
— Не хочется… Давай лучше посидим, ладно?
И Волков понял, оценил движение Викиной души, а когда к нему дважды подкатились фрайера из зала, мол, разрешите вашу даму, он так свирепо буркал: «Не разрешаю!», что их оставили в покое. Потом и Мокичев сообразил, он вообще был в этот вечер на редкость понятлив, тонок душевно, Васька почти перестал выходить с Соней в зал для танцев, и дружеское их застолье становилось все более откровенным, сердечным.
Возвратясь как-то за стол, Мокичев шепнул капитану:
— Видел сейчас Сашку Рябова, он в другом зале сидит.
— Ну и что? — спросил капитан.
— Да так, — почему-то смутился Васька. — Я и подходить к нему не стал.
Он соврал Игорю. Подошел-таки Мокичев к Рябову, оставив Соню у дамской комнаты, подошел шумно, как он делал всегда, поздоровался и едва ли не радостно сообщил, что Игорь Волков вернулся, сейчас они с ним вместе это дело обмывают, и надо ему, Рябову, подойти к их столу, выпить за возвращение такого стоящего кореша, каким был, есть и останется всегда Игорь Волков.
Но капитан Рябов лишь холодно взглянул на Мокичева, качнул отрицательно головой и отвернулся.
— Ты что?! — спросил Васька. — Там же Игорь Волков сидит… Ты понимаешь? Он вернулся…
— Так что мне, по этому поводу в лапоть звонить? — сощурился капитан Рябов. — Или я бывших зэков не видал…
Хотел Мокичев заинфонить ему по хавальнику, самодовольному, презрительно ухмыляющемуся мордовороту, но подумал вовремя об Игоре. Ведь не только Рябову, но и Волкову испортит вечер. Долгим взглядом посмотрел в лицо Рябова, тот глаза увел в сторону, хотя попервоначалу и лупал ими нагло, ничего Васька капитану Рябову не сказал, вздохнул и ушел.
Но сейчас Волкову сообщить обо всем не решился. Видел, мол, Сашку Рябова, а подойти не подошел. Правда, немного удивило равнодушие Игоря, с которым тот воспринял известие о том, что здесь Рябов. Но откуда же знать Мокичеву, как этот самый капитан Рябов отказался два года назад подписать письмо в защиту Волкова…
Валера соорудил на прощанье два пакета, аварийно-спасательный паек, сказал Мокичев, пайков было два, значит, в скором времени придется компании разбиться на пары. Что ж, так оно и должно быть по логике жизни…
А пока вчетвером они шли по аллее, вокруг дорогу им закрыли четверо, и раздалось традиционное:
— Морячки, дайте закурить!
Василий отодвинул женщин, и те бочком стали скользить в сторону. Волков выдвинулся было вперед, но Мокичев потянул его за локоть, а сам, весело крикнув: «Держите, парни!» — ловко бросил в центр шеренги пачку сигарет.
Только ее никто и не думал ловить.
— Кому кусок кидаешь, падла? — угрожающе спросил крайний справа, и все четверо сделали шаг вперед.
— Давайте по-мирному, ребята, — странно не похожим на него заискивающим тоном предложил Васька. — Покурим и разойдемся. А я вам и зажигалочку оставлю…
— Ты сейчас все здесь оставишь, сикорванец, — объявили из центра шеренги.
— Отойди в сторону! — крикнул капитану Васька.
— Бей их! — заорал тот, что первым подавал голос, с правого края.
— Ху! — рычаще и одновременно визгливо крикнул Мокичев. — Иух! Ха!
Он странно изогнулся, выпятив бедро в сторону хулиганов, подняв согнутые в локтях руки перед собой и суча ими, потом резко переместил упор на другую ногу, а той, что освободилась от тяжести тела, пнул стоявшего с края парня в живот.
Тот с диким воем согнулся, а Васька неуловимым движением руки будто бы шутя коснулся его шеи ребром ладони.
Парень перестал вопить и молча рухнул на землю.
— И-ух! Хэ! Ху! — во второй раз дико заорал Мокичев и, кривляясь телом, стал приближаться к остальным нападавшим, которые, впрочем, вовсе теперь не думали о нападении.
— Рвем, ребята! — закричал один из них. — Это мент переодетый! Он приемы знает…
Когда подошли к женщинам, они стояли поодаль и, как показалось Волкову, спокойно наблюдали за происходящим, Игорь спросил Ваську:
— Поразил ты меня, Василий… Дал шороху… Не успел я о своем боксе вспомнить, как ты одного отправил уже в нокаут. Молоток! Только уж больно страшно ты кричал… Как-то не по-русски.
— Так это же японская борьба, — серьезным тоном объяснил Мокичев. — Как же я по-русски буду кричать? Полагается… Для устрашения.
— Ну-ну, — промолвил капитан. — И где ты этому научился?
— Научился, — загадочно улыбнулся Мокичев. — Ладно, чего там… Пошли. Время позднее. Мальчику Васе пора бай-бай. Помнишь, Игорь, анекдот: «Мадам, лягим у койку!»
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
По раскладу, который доложил Мокичев капитану в очередное посещение ресторанного гальюна, Васька отправлялся с Софой к месту ее временного проживания в Светлогорске — на некую дачу, где она снимала комнату. Волкову же представлялась возможность оценить гостеприимство Вики, оставшись на ночь в ее небольшой квартире, где она жила с сыном, теперь обретающимся в пионерском лагере.
— Баба она добрая, Вика, — втолковывал товарищу Мокичев, — не подумай, что из этих… Попросту душевный человек. Я б и сам… Да вот к диванчику присох. Удивляюсь на себя.
— Собираешься жениться? — спросил Волков.
— Да вроде бы и пора — за тридцать перевалило, — вздохнул Мокичев. — Только вот вспомню, сколько их осталось, ну тех, других, значит, кто в руках моих не побывал, аж хоть волком вой — такая зеленая приходит тоска. Я ведь, Игорек, конечно, загульный парень и вообще не очень моральный, только так полагаю: женатому моряку надо завязывать с блудством. Коль ты женат, то в море только о ней и думать моги, и на берегу она тебя ждать должна, с ребятишками вместе. Детей я, Волков, люблю. Это точно. А к Вике ты иди. Столько намаялся там… Ей ничего не говори, она все равно тебя пожалеет.
«А нуждаюсь ли я в жалости? — подумал капитан. — Принесет ли она мне пользу? Вот в чем вопрос…»
И теперь стоял на перекрестке, отсюда их пути-дороги с однокашником Васькой расходились. Мокичев подастся с Соней на неведомую дачу, а капитан должен идти в дом этой едва знакомой женщины.
