— Я этого и не говорил, — сказал старикашка.
— Разумеется, но слухи-то ползут. Хотя все вранье. Не было двенадцати тысяч. Было только четыре. И Ринус сам виноват. Зачем одалживал Питу деньги? Ведь брать Пит горазд. Деньги берет, вино, все на свете. Удержу не знает. Только вот словечко «отдавать» школьный учитель не сумел вбить ему в голову. Я не говорю, что Пит нечист на руку. Кто такое скажет, может и схлопотать. Но я бы не оставил его наедине с моим бумажником. Ладно, я об этом знаю. И все знают. Недавно он отсидел за кражу шесть месяцев, но мне это без разницы. Пит для меня все равно останется Питом, а кто за его спиной, когда он защитить себя не может, скажет о нем плохое, будет иметь дело со мной.
Осушив стопку, он мрачно подытожил:
— Пит — колоссальный мужик.
Несколько бесполезных соображений
I
Сегодня утром я снова увидел такую пачку сигарет.
Знаете, ту, запечатанную в целлофан с красной ленточкой; за ленточку нужно дернуть, чтобы пачка раскрылась.
Очень удобно.
Но мне-то известно, что красная ленточка часто не помогает, и тогда, чтобы добраться до сигарет, нужна стамеска.
Вероятно, это один из деликатных способов отучать от курения.
Тем самым я просто хочу сказать, что не всякое усовершенствование меня устраивает.
Вскоре после войны я видел в витрине магазина дамскую сумочку. Рядом красовалась гордая надпись: «Пластик!»
Несколько лет спустя в той же витрине лежала другая дамская сумочка с надписью: «Это не пластик!» Вот вам пример прогресса на уровне ореховой скорлупы, а заодно и ядро моих соображений.
С крупными изобретениями последних лет бороться бесполезно. Слишком они крупны. Но не стоит ли объявить войну мелким?
Я готов составить длинный список ненужных усовершенствований, которых раньше не было и которые я бы с удовольствием перечеркнул, так как они особенно раздражают.
Возьмем, например, прозрачную клейкую ленту. Потребителю приходится отмотать почти четверть ролика, чтобы найти место, где начинается клей. Пока он будет проделывать данную операцию, лента наверняка прилипнет к его пальцам. Я с тоской вспоминаю обычную бечевку каждый раз, когда сражаюсь с роликом или пытаюсь вскрыть бандероль, присланную человеком, который щедрой рукой тратит этот необычайно цепкий материал. Добраться до содержания бандероли можно, лишь напрягая все свои силы.
В список новинок, от каких, на мой взгляд, лучше отказаться, входят и забавные салфеточки, которые часто кладут теперь в ресторанах возле вашей тарелки.
Размером они с дамский носовой платок, то есть чересчур малы и одежду от пятен не защищают. Можете положить их на колени. Однако в девяти случаях из десяти они незаметно соскользнут на пол. Поэтому я за возвращение к большим, настоящим салфеткам, которые повязывались на шею.
Очень действует на нервы, по-моему, и такое новшество, как бильярдные таймеры, так полюбившиеся владельцам кафе.
Они тоже очень удобны.
В верхней их части лежат три бильярдных шара. Опустив в щель десять центов, можно снять шары и играть им пятнадцать минут. По истечении этого времени тайме подает сигнал тревоги, в сравнении с которым самы: истошный звон будильника кажется песней жаворонка. Прекратить этот адский, вызывающий мурашки звук можно, лишь положив шары на место или опустив в щель еще десяг центов. А так как любители бильярда зачастую не могут сразу договориться, кому бросить монету, таймер непре рывно сигналит, пока партнеры спорят между собой.
Нет, не нравится мне бильярдный таймер.
А что вы думаете по поводу «молнии»?
Тоже удобная штучка, а?
Однако иной раз на полпути ее вдруг так «заедает», что даже чемпион мира по дзюдо не сумеет сдвинуть замок с места. Случается такое, правда, не часто. Примерно раз в восемь месяцев. Но уж зато случается в самый неподходящий момент, и тогда я думаю: до чего же удобны были пуговицы.
II
В полдень я отнес на почту спешное письмо. Полагаю, что опытный психолог, внимательно наблюдал за моим поведением в отделениях связи, сумел бы написать прелюбопытную статью о недостатках моего характера.
Количество рассылаемых мною спешных писем ясно показывает мою неспособность организовать жизнь так, чтобы не откладывать всех дел на последний момент. Ценным материалом для статьи является также привычка отсылать рукописи в газету из-за города, наклеивая на конверт куда больше марок, чем нужно. Иногда я переплачиваю ни много ни мало двадцать центов, надеясь таким способом поднять настроение у почтовых работников и тем обеспечить своевременную доставку корреспонденции. А причиной всему, по-видимому, панический страх.
Времени для подобных размышлений у меня было достаточно, ибо я стоял в очереди.
И был уже почти у цели.
До меня оставался лишь один человек, но в руках он держал одиннадцать спешных писем. Тяжелый случай.
Пока почтовый работник взвешивал и штемпелевал письма, мне пришла в голову новая мысль, а это случается со мной настолько редко, что я должен как можно скорее поделиться ею с вами.
Почему, спрашивается, главы государств ничтоже сумнящееся помещают свои портреты на почтовых марках собственных стран? Ведь что с такими портретами происходит? Уже в том, что любой подданный, даже самый последний мерзавец, предварительно плюет на оборотную сторону этих портретов, я не вижу должного почтения. А наблюдая, как почтовый работник изо всех сил лупит штемпелем по каждому из одиннадцати портретов, я, по сути, являюсь очевидцем действия, граничащего с оскорблением королевского величества.
— Ах, все зависит от того, с какой стороны посмотреть, — произнес кто-то возле меня.
Фраза так точно совпала с ходом моей мысли, что я, ошеломленный, оглянулся. Однако говоривший обращался к своему приятелю, который в ответ пробурчал:
— Брось, Кеес. Денег у него куры не клюют, но жадюга — ни гроша у него не вырвешь.
Очередь дошла до меня. Штемпель ударил по моему конверту.
Никак я к этому не привыкну.
Розовые розы
Весь вечер старик с букетом роз прохаживался возле Центрального вокзала. И лишь после полуночи, потеряв всякую надежду, поехал домой на последнем трамвае.
Опять не пришла. Как и прежде не приходила.
Зачем же она каждый раз обещала прийти? Неужели он чего-то не понял? Ведь вчера он ясно видел по телевизору вечерний вокзал. Значит, она должна быть здесь. Или ее поезд пришел еще раньше? Тогда, наверное, она ждет дома, уютно сидя за чашкой чая.
Улыбаясь, старик направился к выходу: трамвай подъезжал к его остановке.
— Вы забыли цветы, — окликнула его какая-то девушка.
Цветы остались на сиденье, он вернулся за ними.
— Спасибо, — сказал он. — Хорошо, что вы меня окликнули. А то бы я пришел домой с пустыми руками. Розовые розы. Это для жены. Она очень любит розовый цвет.
— О-о, — произнесла девушка.
Сняв перед девушкой шляпу, он вышел из трамвая в прекрасном настроении, уверенный, что дома его ждут. Конечно, она пожурит его, ведь он такой недотепа, вновь не сумел понять ее.
— Вдобавок я чуть не забыл твои розы в трамвае, — сказал он вслух.
Ох и посмеется она над этим.
Когда, завернув за угол, он увидел свой дом, надежда исчезла. Окно не светилось.
Он вдруг почувствовал смертельную усталость, поднялся по лестнице и, войдя в квартиру, плюхнулся на стул у камина. Искать ее уже не было сил.
Он только крикнул несколько раз: «Анна!» Но ответа не получил.
Старик прикрыл веки, и вот он уже вновь прохаживается у вокзала — совсем молодой. И вместо пасмурного вечера солнечный полдень. Долго ждать ее не пришлось.
— А где же цветы? — спросила она разочарованно.
— Розовых роз я не нашел, — ответил он. — Давай поищем их вместе.
— Нет, тогда это уже не будет знаком твоего внимания.
Проснувшись, он с трудом встал со стула и поплелся в спальню.
Розы остались лежать на полу у камина.
Утром он выкинул их в помойное ведро. За ночь цветы увяли.
Вечером он внимательно смотрел все программы по телевизору, однако известий от нее не было. И следующим вечером — тоже. Зато на третий вечер передавали телеспектакль, и он услышал ее слова: «Завтра днем, в парке».
Правда, на экране она играла юную маркизу, но он лишь улыбнулся, легко узнав ее в новой роли.
Конечно, на скамейке в парке Вондела, где последние годы, с тех пор как он вышел на пенсию, они любили посидеть на солнышке.
«Только бы погода завтра не испортилась», — подумал старик, ложась в постель, и заснул в радужном настроении.
На другой день, ровно в двенадцать, он вошел в цветочный магазин на своей улице.
— Двадцать самых красивых роз, — обратился он к седой продавщице, — как всегда, розовых. Жене такие нравятся больше всего.
