— Ах, мефрау, — услышала она ее голос. — Как же вы только могли… Ведь ночь на дворе… Я тут отвлеклась ненадолго, — уже обращаясь к полицейским, продолжала медсестра, — а она спала. У меня ведь не сто рук, везде не поспеешь. У нас не хватает персонала.
— Мне захотелось домой… — начала было старушка.
— Да-да-да, сейчас я вас провожу, вы ляжете в теплую постельку, я укрою вас одеялом…
— Вот уж точно: старость — не радость, — проговорил один из полицейских, когда машина снова ехала по сонным, погруженным в темноту улицам.
— И не говори, — согласился второй.
Билет
Я ходил взад-вперед по платформе провинциального вокзальчика в ожидании поезда обратно в Амстердам. Вытащил из кармана пачку сигарет, закурил, и в это самое мгновение появилась девушка, которую мать-природа щедро наделила своими дарами. Я сел на скамью и стал смотреть, как она идет, — так люди стоят и смотрят на праздничное шествие. Она была очень красива, и кто-то проболтался ей об этом. И потому шла она так, как ходит женщина, прекрасно знающая, что средь бела дня, при всем честном народе, она заставляет мужчин вспомнить про свой мужской пол.
Поравнявшись со мной, она кинула на меня железобетонный взгляд и в то же время вынула из сумочки пачку кисленьких леденцов, что меня несколько разочаровало, сам не знаю почему. Сунув лакомство в рот, она прошла мимо. И оборотная ее сторона тоже была прелестна. Я поглядел ей вслед и вдруг заметил, что в двух шагах от меня на перроне валяется железнодорожный билет. Наверняка он выпал из ее сумочки, когда она вынимала конфеты.
Я услужливо крикнул: «Девушка!»
Последующее лишний раз доказало, что красота имеет и свои теневые стороны. Некрасивая женщина тут же бы оглянулась, хотя бы для того, чтобы узнать, зачем я ее зову. Эта же, повторяю, была глубоко уверена, что ее прелести вызывают в каждом мужчине порочные мысли, и потому не оглянулась, а только еще горделивее вскинула голову и пошла дальше.
Ну что ж, нет так нет, подумал я. Я обиделся.
Ибо мои намерения были самые чистые. Я хотел лишь обратить ее внимание на то, что ее билет валяется на перроне, а она плюнула мне в душу, обойдясь со мной как со старым развратником.
В самом конце перрона она села на скамью, красивая и неприступная.
Если ты воображаешь, будто я побегу за тобой и поднесу тебе твой билет, ты жестоко ошибаешься, подумал я.
Глядя на билет, я стал сочинять сценарий небольшого телеспектакля, который очень скоро разыграется в поезде.
Появляется кондуктор.
Она и его меряет своим взглядом недотроги.
Самоуверенно открывает сумочку.
Нервно роется в ней под взглядом кондуктора и остальных пассажиров.
Словом — полное поражение. Что ж, так ей и надо.
Я мог бы избавить ее от всего этого, но она не захотела.
Свежий ветерок продувал платформу, он подхватил билет, стал играть с ним. Подталкивал его все ближе к краю. В то самое мгновение, когда под сводами вокзала явился поезд, ветер, к моему злорадному удовольствию, сдул билет на рельсы.
Я прошел вперед и сел в тот же вагон, что и девушка.
Ну погоди, подумал я. Дай срок, придет кондуктор.
Минут десять ничего не происходило, только нагнеталось напряжение. Но вот — наконец-то!
Перед нею стоял кондуктор с улыбкой заграничного образца.
Она открыла сумочку.
И подала ему билет.
Зато потом, когда подошла моя очередь, у меня билета не оказалось. Он выпал на перрон, когда я доставал сигареты. Под нетерпеливым взглядом кондуктора я обшаривал все свои карманы. Она тоже смотрела — и веселилась.
Женщины
Когда я был мальчишкой, к моей маме регулярно приходила в гости ее родственница Беп, незамужняя девица, сухая как палка и с каким-то вывернутым подбородком. Она появлялась по четвергам ровно в восемь вечера. Тогда мой отец брал под мышку кипу газет и уходил в кофейню, где оставался до тех пор, пока гостья наконец не соблаговоляла удалиться. Нельзя сказать, что он ненавидел Беп. Просто не чувствовал себя созревшим настолько, чтобы, с одной стороны, воспринимать всю ее глупость, а с другой стороны, противостоять трехчасовому словесному потоку, бушевавшему и выходившему из берегов в нашем доме по четвергам. Моей мужественной маме все же удавалось, стоя по грудь в воде, сдерживать напор стремнины. Однажды я услышал, как она защищала свою страшненькую и глупую родственницу-балаболку: «Все это верно, но она же такая добрая».
На что мой отец ответил: «Еще бы ей ко всему прочему не быть доброй».
Его не лишенное изящества замечание запало в мою душу и с тех пор лежит где-то на дне, дожидаясь своего часа.
А вчера я был в одном ресторане в компании друзей и знакомых. И судьба распорядилась так, что моей соседкой по столу оказалась девушка, которой я прежде никогда не видел. О чем очень сожалею, ибо. она отличалась выдающейся красотой.
На земле существуют самые разные типы красоты. Скажем, женщину, которая во время светской беседы о разнообразных преимуществах Еврорынка заставляет тебя беспрестанно думать о совсем-совсем иных материях, вряд ли можно считать эталоном красоты, скорее, это откровенный урод. Я, конечно, безоговорочный сторонник женского равноправия. Но сторонник осторожный. По мне, пусть они, если угодно, становятся судьями, комиссарами полиции, брандмейстерами, старьевщиками — пожалуйста. Я сплю и вижу прогресс. Но порой, один на один со своими мыслями, я вдруг начинаю сознавать, что еще с незапамятных эдемовских времен вся власть в этом мире сосредоточена в руках женщины, только лишь в силу того, что она женщина. Настоящая женщина.
А под настоящей женщиной я разумею такую, которая, к примеру, сделает невозможной измену мужа, соединив в себе чары всех женщин, какими он хотел бы обладать. Это уже не красота, а природный дар. Осчастливь ее сейчас равноправием, и она поблагодарит преисполненной вежливой мудрости улыбкой новобрачной, которой преподносят на свадьбу седьмой по счету тостер.
Однако же эта соседка по столу разбудила дремавшего во мне подростка.
Ее красота была поэтической, той, что обезоруживает зеленого юнца и заставляет его терять голову. Нечто неземное, понимаете? Хочется не столько возлежать с нею, сколько парить рядом — впрочем, как я читал, психологи утверждают, что это почти одно и то же. И тут она открыла рот:
— А мой жених в отпуск поедет в Италию и берет меня с собой, но мне не хочется, я ведь там уже была раз, и потом, гам столько бедняков — одно расстройство, какой уж тут отдых! И дома у них все старые, моему жениху нравится, а мне — нет. Чего он в них нашел? Грязь да дыры. Но раз моему жениху нравится, то я поеду…
И в таком духе весь вечер. Глупее некуда. Я смотрел на нее во все глаза, как по уши влюбленный подросток, вежливо поддакивал и думал про себя: надо все пересмотреть.
Потому что она была не только ужасно хороша собой и ужасно глупа, но и ужасно добра. Тогда я представил себя рядом с нею, за столом, двадцатилетним юношей — с какой радостью я бы согласился всю жизнь всегда и во всем поддакивать ей только ради созерцания этого совершеннейшего творения.
— Ты видишь ее, отец? — услышал я свой внутренний голос.
— Да, мальчик.
— Ты немного ошибся. Все-таки одно с другим вполне уживается.
— Да, мальчик.
И он зашуршал своими бесчисленными газетами с сообщениями о фатальных событиях, о которых он еще долго будет читать в молчаливо-суровом одиночестве, сидя у врат геенны огненной.
Трудный возраст
— Ну вот, опять пепла своего насорил, — заворчала жена, — посмотри, что там творится.
Мужчина опустил на колени газету, за которой прятался каждый вечер после ужина, и взглянул на палас.
— Тут всего-то чуть-чуть.
— Да у тебя же перед самым носом пепельница стоит, — повысила она голос.
Он наклонился и пошарил рукой по полу.
— Вот и все. Я теперь обязательно постараюсь быть внимательнее. Обещаю тебе. — Его голос звучал дружелюбно, но с какой-то неестественной интонацией, словно он обращался к ребенку, которому невдомек, чего же от него хотят взрослые. Ее это просто выводило из себя.
— Ты никогда не считаешься с тем, о чем я тебя прошу, — продолжала она. — Тебе плевать на мои просьбы. Всем на меня плевать.
Она чувствовала, что ее голос начинает истерически срываться, и подумала: так нельзя. Что можно подумать со стороны?
Между тем муж сложил газету, с грустью посмотрел на жену и осторожно посоветовал:
— Может, приляжешь на часок? Ты очень возбуждена. Пойди приляг…
Она резко подскочила и выкрикнула:
— Ладно-ладно, меня уже нет! Еще бы, я ведь сумасшедшая. Изволь, я избавлю тебя от моего невыносимого общества…
Громко хлопнув дверью, она стала подниматься по лестнице, а по ее лицу медленно текли слезы. В спальне она села перед зеркалом и с каким-то отвращением взглянула на себя. Ей уже под пятьдесят, лицо в морщинах, в глазах безысходная грусть. А слезы все катились по щекам. Она плакала беззвучно.
