— Что ты! — шумел, заливался — после угощения — старый и восторженно тыкал во все стороны затертой рукавичкой: — Тут в войну да и опосля нее как трактор прошел! Все взбугрил! В три етажа лежат — друг на дружке!..
Круг замкнулся. Собираясь сюда, Софья Маркеловна не питала никаких иллюзий, и все-таки поездка дала ей многое: душевную успокоенность. Как бы там ни было, а Виталий Гладышев, ее Вика, погиб, пусть не в правом, но в открытом честном бою, не мародером из бандитских шаек, каждый шаг которых отмечен кровью и проклятиями. И еще, теперь ее никто не смог бы переубедить в этом, она знала, что, переживи он те трудные, не всем понятные годы, события, он, как и она, во всем бы разобрался, принял новую, не очень-то легкую и устроенную пока жизнь, но в тысячу раз справедливее всякой другой! В таком умиротворенном состоянии Софья Маркеловна вернулась домой, внешне вроде бы даже помолодевшая, ей, кстати, в шестьдесят не давали больше пятидесяти. И, еще раз поразив ее своей проницательностью, ни о чем не расспрашивая, Сергей Николаевич озабоченно сказал:
— Софья Маркеловна, дорогая вы наша! Выходите на работу. У преемника вашего что-то не очень ладится. Оставим его вашим помощником или придется расстаться. — Все понимая, он засмеялся. — На пенсию мы уж с вами вместе пойдем.
После этого Софья Маркеловна проработала еще почти пятнадцать лет, да с такой душевной полнотой, с таким умением и отдачей, с какими, может быть, никогда не умела работать прежде. В боковушке у нее — напротив портрета Виталия — появился недавно портрет ее ученика, ее несостоявшейся музыкальной надежды — Андрюши Черняка. Приходя домой, она поочередно смотрела то на одного, то на другого, и у нее возникало ощущение, что у нее есть семья. Возникала не потому, что ум за разум заходил. Просто бывают такие парадоксальные случаи, когда у иного по всем формальным признакам семья имеется, а ее-то на самом деле и нет. По тем же формальным признакам, по паспорту, по прописке, Софья Маркеловна — одна-одинешенька, но вот у нее-то семья есть, муж и сын, и вся семья в сборе. То, что на фотографии сын выглядел старше отца и родился лет через двадцать после смерти отца, ничего не меняло. В сердце женщины, жены и матери, могут уживаться любые противоречия, на то она и существует — женская логика.
12
Леонид Иванович лежит во дворе, в тени от забора и молодой березки, прямо на траве — вниз животом, босой, в полосатых пижамных штанах и белой майке, открывающей бугристые смуглые плечи и руки; загорела у него и лысина, ставшая под цвет темно-русых, на затылке, волос, — отсюда, от калитки, кажется, что он наголо обрит. Что-то читает.
Заслышав шаги, он садится, намереваясь встать — удерживаю его, с удовольствием опускаюсь рядом. Трава — гусиный хлеб, как ее у нас называют, с желтыми шишечками соцветий, приятно холодит ладонь, она тут на редкость густа, сильно и сладко пахнет.
— Поливаю, от нечего делать, — объясняет Леонид Иванович. — Прочитал вашу записку и послушно жду. Где ж вы столько пропадали, по такой жаре?
— У Софьи Маркеловны.
— А-а, тогда не в пропажу. Чудесная старуха!
Приятно, что Козин так отзывается о Софье Маркеловне, и про себя торжествую: если б он еще знал о ней столько, сколько я теперь знаю!
— Пойдемте ко мне, — Леонид Иванович мотает головой назад, — или тут пока?
Дом стоит во глубине двора — каменный по первому этажу и с бревенчатым надстроем второго; туда, наверх, ведет прямая лестница, забранная по торцу тесовой обшивкой. Квартира Леонида Ивановича — под самой крышей, там сейчас, конечно, — пекло.
— Лучше уж тут.
— Пожалуй, — соглашается Козин. — Все никак не приспособишься. Окна закроешь — духота. Откроешь — жарища. Вот лето выдалось!
Какая-то предварительная словесная разминка необходима нам обоим: Леониду Ивановичу — собраться с мыслями, настроиться, мне — как бы подготовить запасные емкости внимания, все еще взбудораженные предыдущей встречей. Больше всего хочется лечь, сунуть под затылок руку и смотреть, ни о чем не думая, в небо; самые нехитрые желания приходят к нам обычно тогда, когда они неисполнимы. Выкладываю спички, «Беломор», Козин молча вытаскивает папиросу, как-то поспешно тычется ею в поднесенный огонек; обычно злоупотребляющий, нынче при мне он закуривает впервые.
— Пробовал бросить, — иронически сообщает он.
— Давно? — завидуя людям с крепкой волей, спрашиваю я.
— Сегодня с утра…
Он глубоко затягивается, прикрывает глаза — по себе знаю, что в голове у него сейчас плывет, — и сердито вдавливает папиросу в траву.
— Цены на эту отраву повысить надо!
— Не поможет.
— Наверно… В Америке сигареты дороже — смолят побольше нашего. — И мимоходом, для сведения сообщает: — У них там все дороже. Табак, квартиры, лечение, газеты…
— А что у них дешевле, Леонид Иванович?
— Дешевле?.. На мой взгляд, да по собственному опыту если, самое дешевое у них — люди. — Козин усмехается. — Была там у меня напарница — по грязной посуде. Дама постарше меня. Так вот — постоянно допытывалась, удивлялась: «Что вы за странные такие, Иваны-русские! Все думаете, думаете! А мы не думаем — живем. Лишь бы работа была».
— Загадочная славянская душа?
— Не столько наша славянская загадочна. Сколько их, среднеамериканская, — девственно наивна. Как у ребенка… Попробуйте, например, такой объяснить, что думать и значит — жить… Хотя, конечно, и их время учит.
— Все-таки учит?
— Еще как!.. Я ведь там был, когда наши объявили, что у нас атомная бомба есть. Представляете, как это на их обывателя подействовало? Словно та же бомба посреди них и взорвалась!.. С одной стороны, чуть ли не медведи пешком по Москве ходят, с другой — первый спутник, Гагарин. Поневоле мозгами шевелить начнешь!.. Хотя поучиться у них есть чему.
— И прежде всего — деловитости, конечно?
— Да, и деловитости. Чего-чего, а этого уж у них не отнять. — Клочкастые пепельные брови Леонида Ивановича хмурятся и расходятся. — Правда, и деловитость у них несколько иная. Отличается от нашей.
— Чем же? Понятие это, по-моему, довольно конкретно.
— Чем?.. Деляческая деловитость, если так можно выразиться. — Как всегда, подходя к каким-то обобщениям, выводам, Козин начинает говорить медленнее, отбирает слова. — Четко, быстро, но в пределах своих обязанностей. Ровно настолько, насколько оплачивается… Сергей вон тоже был деловитым. Очень деловитым. Но не от сих и до сих. Понимаете: та деловитость — исполнителя. Хотя порой нам и такой недостает, простейшей… А у Сергея — хозяйская. Поработал я с ним — убедился. И сравнил, и позавидовал. И поучился кое-чему…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
