В половине, где жила Агриппина Михайловна, пол – земляной, деревянная кровать стояла, а под ней – печь-грубка, под иконами в переднем углу – стол и лавки во всю стену. В этой же комнате, служившей кухней, – русская печь. Как и во всех казачьих куренях, в кухне или «старой хате» потолок лежал на балке, называемой маткой.
Вторую половину дома занимали Шолоховы. В горнице и в спальне стены были беленые, а в старой хате – пластинные, и каждый год они мылись.
Дроздовы предоставили квартирантам мебель, а она была немудреной: стол с деревянными лавками, посудный шкаф с застекленными дверцами, деревянные кровати, сундук – вот и вся нехитрая обстановка.
Дом был на высоком фундаменте, с низами, которые использовались под ледник. Во дворе стояла летняя кухня, сложенная из мела и крытая соломой, котухи для скота, дровяной «костер»; усадьба была огорожена стенкой из камня – плитняка.
А вот что сказала о Дроздовых-Мелеховых Анисья Михайловна Королева, тоже из Плешакова:
– Дроздовы небогато жили, дом под камышом у них был. Алексей, какой больше на Гришку Мелехова похож, извозчиком работал. Купцы нанимали его на лошадях возить товары в магазины. В кумовьях у Дроздовых был Иван Алексеевич Сердинов (моего отца сестра была выдана за него замуж). Родом он был из хутора Еланского, грамотный, интеллигентный был Сердинов, хотя и происходил из трудовых казаков.
Из потомков Дроздовых-Мелеховых в Плешакове живет ветеран труда Антонина Семеновна Виноградова. Ее дед, Василий Иванович Лащенов, был женат на младшей Дарье Дроздовой, но их брак был несчастлив.
– По-женскому Дарья хворала, – рассказывала Виноградова, – пошла в холод бродить, рыбалить бреднем и после умерла. От нее остались Наталья, моя мама и Мария.
Иван Алексеевич Сердинов – первый председатель Еланского ревкома. С установлением Советской власти плешаковским казакам предложили сложить оружие. Но многие не сделали этого, а примкнули к восставшим.
Не принял Советской власти, пошел «на измену» революционному казачеству и Павел Дроздов. В бою за Плешаковым, в районе Кизилова и Вилтова буераков, он был убит. Там, в одном из буераков, навсегда похоронил Павло свои казачьи погоны, белый полушубок, офицерский наган. Михаил Александрович помнил, как Павла Дроздова привезли в дом, как лежал на соломе возле пылающей печи. Позже доктору филологических наук Константину Ивановичу Прийме писатель рассказывал: «…для изображения портрета Григория кое-что взял от Алексея Дроздова, для Петра – внешний облик и его смерть – от Павла Дроздова» (С веком наравне6. С. 170).
Сердобский полк сдался повстанцам. Коммунистов Еланской станицы, входивших в него, пригнали в Плешаков, в казарму, где жили раньше отарщики. Среди арестованных был и Иван Алексеевич Сердинов-Котляров. Утром следующего дня измученных, оборванных пленных повстанцы выводили по одному на допрос:
– Помнишь Кизилов и Вилтов яры?
– Кого убивал?
Вытолкали из казармы Сердинова. В воротах под шум собравшейся толпы на него накинулась Мария Дроздова, жена Павла:
– Расскажи-ка, родненький куманек, как ты кума своего убивал-казнил?
Кто-то подсунул Марии винтовку, и та ударила ею Сердинова, а потом выстрелила в него…
В Государственный музей-заповедник М.А. Шолохова передан архив сына Ивана Алексеевича Сердинова, в котором есть воспоминания Ота Гинца, опубликованные к 50-летию со дня рождения М.А. Шолохова в одной из центральных чехословацких газет. Обладатель этой публикации посылал запрос в Чехословакию, чтобы разыскать автора, установить его адрес, но поиски не увенчались успехом. Правда, Союз журналистов Чехословакии подтвердил, что такая статья была напечатана в 1955 году, и прислал ее текст в русском переводе.
Привожу воспоминания в полном объеме:
С молодым Шолоховым
Воспоминания по случаю 50-й годовщины со дня рождения писателя
Михаил Шолохов и его творчество для меня значат больше, чем для остальных читателей. Шолохов напоминает мне о давних временах, обаяние которых я понял лишь значительно позднее. Годы моей молодости оживают под пером моих душевных взглядов при чтении «Тихого Дона», в острых чертах и красочно выступают передо мной эти края, о которых у меня сохранились уже только выцветшие воспоминания. Я снова вижу себя в центре событий, значение которых я понял лишь значительно позднее.
Только по прочтении «Тихого Дона» в подлиннике передо мной появился совершенно оживший Дон со своими хуторами, я видел себя окруженным моими друзьями – донскими казаками, слушал их речь, видел перед собой своего юного друга Михаила Шолохова.
Во время Первой мировой войны я был солдатом австрийской армии. Русские взяли меня в плен, я попал в Сибирь, оттуда – на юг России. Среди донских казаков я «переждал» правительство Керенского, среди них я прожил Великую Октябрьскую социалистическую революцию и период после нее. Я жил в местах, где происходили центральные события «Тихого Дона», в семье Михаила Шолохова.
Это были счастливые времена. Родители Шолохова относились ко мне как к собственному сыну, а тринадцатилетний Миша стал вскоре моим верным юным другом. В дружеских отношениях я был и с одним из его учителей новочеркасской гимназии7, Степаном Богдановым. Мне льстило, что Александр Михайлович Шолохов, отец Миши, образованный и добродушный человек, считал меня исключительно эрудированным человеком. Я был исполнен гордости, когда он хвалил меня и представлял своим знакомым, как «сына чешского народа, первого народа в Австрии», и я очень желал встретиться с его сыном у нас дома. Отец говорил, что пошлет его учиться в Прагу.
Русский язык я изучил еще будучи малым подростком, но мне нужно было еще очень и очень шлифовать его, благо случай представился. В этом большая заслуга Михаила Шолохова. В особенности я вспоминаю, как он часто поправлял мне ударение. Меня всегда интересовала литература, и у Шолоховых мне довелось познакомиться прежде всего с русскими авторами. У них была большая библиотека, и я нашел в ней кое-что из того, что знал очень мало или с чем встречался впервые. Но я был слишком молод, чтобы обладать большими знаниями. И все же я стал советником молодого Шолохова в разных областях. Мы гуляли вместе и подолгу беседовали о всевозможных проблемах. Рад признаться, что на некоторые из вопросов сметливого мальчонки я не находил ответа.
Хотя с тех пор прошло уже столько лет, я всегда снова и снова краснею, вспоминая о том, какой урок я преподал Михаилу Шолохову, когда он однажды пришел ко мне с каким-то переводом Джека Лондона в руках. Он хотел услышать мой отзыв о нем. Я бегло заглянул в книжку, махнул презрительно рукой: «Какой-то приключенческий рассказ, яйца выеденного не стоит!» Джека Лондона у нас до Первой мировой войны не очень знали. До этого времени на чешском языке вышли в свет только два его произведения: «Белый клык» и «На суше и на море».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
