чудесное.
Но здесь, у берега, было холодно: деревянные стены покрылись трещинами, а ветер отполировал их, будто кость. И потому Гагс построил стены в два слоя, в течение трех десятилетий заполняя пространство между ними волосами, которые срезал с собственной головы и бороды.
Исходивший от этой прослойки запах не слишком радовал гостей или незнакомцев, которые заходили к нему хотя бы затем, чтобы взглянуть на добычу, собранную после очередного кораблекрушения, и подобные визиты со временем становились все более редкими, вынуждая Вуффина, нагрузив тачку, отправляться на утренний рынок, что открывался на центральной площади Спендругля раз в несколько недель. Подобные путешествия утомляли Гагса, навевая хандру, и зачастую он возвращался к концу дня всего лишь с горсткой надкушенных оловянных монет, считавшихся местным платежным средством.
В последнее время он предпочитал оставаться дома, особенно теперь, когда Удел захватил сумасшедший колдун и появлявшимся здесь чужакам частенько представлялась возможность насладиться прекрасными видами Спендругля с высоты виселицы. Вылазки Вуффина стали редкими, он всерьез опасался, что однажды его могут принять за одного из этих несчастных пришельцев.
Прошлой ночью он слышал, как с грохотом разбился корабль, налетев на риф, будто ударившийся о шипастую шкуру дхэнраби безногий конь, но утром было невероятно холодно, а Вуффин знал, что, когда солнце поднимется чуть повыше и ветер подует в другую сторону, времени у него будет более чем достаточно.
Единственную комнату в его хижине освещали и согревали полдюжины корабельных фонарей, иногда шипевших от дождевых капель, пробивавшихся сквозь тяжелые просмоленные балки крыши. Он сидел на краю старого капитанского кресла, кожаная обивка которого покрылась пятнами соли, но во всем остальном была вполне пригодна, наклонившись далеко вперед, чтобы каждый волосок, соскобленный с его подбородка и щек, и каждая срезанная с головы прядь упали на выцветшую оленью шкуру, лежавшую у него между ног. Недавно Гагс начал подумывать о том, чтобы пристроить к дому еще одну комнату…
И тут он услышал доносящиеся с берега голоса. После кораблекрушения в живых кто-то оставался редко, учитывая скалы у берега, смертоносное подводное течение и прочее. Отложив бритву, Вуффин тряпкой стер с лица мыльную пену. Чисто из приличия следовало спуститься на берег и встретить гостей, может, даже предложить им кружку подогретого рома, чтобы прогнать холод из жил, а потом с улыбкой показать им дорогу в Спендругль, дабы Хордило мог их там арестовать и повесить. Местные развлечения оставляли желать лучшего, но могло быть и намного хуже.
«Например, я сам мог бы болтаться под каменной стеной Аспида, а чайки дрались бы за мое нежное мясо», — подумал Гагс. Нет уж, подобное нисколько его не развлекало.
К тому же в награду за доставку несчастных глупцов прямиком в его руки Хордило делился с Вуффином, отдавая часть их одежды и имущества собирателю, о чем тот сразу же вспомнил, натягивая прекрасные кожаные сапоги, так что вылазка на пронизывающий холод того стоила. Поднявшись с кресла, Гагс надел плащ из овчины, сшитый из четырех шкур таким образом, что головы покрывали плечи, а задние ноги, подобно грязным косам, свисали вдоль бедер. Когда-то Вуффин был крупным мужчиной, но годы иссушили его мышцы, и теперь он почти целиком состоял из костей и сухожилий, обтянутых сморщенной кожей. Вряд ли в нем осталось так уж много нежного мяса, но он знал, что клятые чайки, будь у них такая возможность, обязательно найдут хоть один лакомый кусочек.
Натянув лисью шапку, сшитую из двух шкур — головы свисали по бокам, защищая уши, а пушистые хвосты окутывали теплой бахромой макушку покрытого вмятинами черепа, — он взял узловатый посох и направился к выходу.
Едва выйдя из хижины, Гагс удивленно остановился, увидев две спешившие по тропе сгорбленные фигуры — мужскую и женскую. Вглядевшись, Вуффин крикнул мужчине:
— Это ты?
Оба местных жителя подняли голову.
— Я — это всегда я, — сказал Шпильгит Пурбль. — Кем я еще могу быть, старик?
Вуффин нахмурился:
— Да будет тебе известно, на самом деле я не настолько стар, как выгляжу.
— Хватит, — буркнул Шпильгит, — ты мне душу разрываешь. Вижу, ты уже готов целый день рыться среди распухших трупов?
Собиратель не ответил, внимательно разглядывая песок на тропе.
— Видели кого-нибудь по дороге? — спросил он.
— Нет, — ответила женщина. — А что?
Вуффин бросил на нее взгляд:
— Ты ведь дочка Фелувил? Она знает, что ты здесь? С ним?
— Послушай, — проговорил Шпильгит, — мы просто идем посмотреть на корабль. Ты с нами или нет?
— Вообще-то, это мой берег, управляющий.
— Все селение берет с него себе долю, — возразил Шпильгит.
— Потому что я им позволяю и потому что все просматриваю первым. — Гагс покачал головой, взмахнув лисьими головами и почувствовав зловещее прикосновение острых клыков к шее: пожалуй, все же не стоило оставлять верхние челюсти. — В любом случае взгляните на землю. Кто-то прошел по тропе: одному Худу ведомо, почему я ничего не слышал и не видел, хотя был у окна. И если вам этого мало, то есть и еще кое-что.
— Что именно? — осведомился Шпильгит.
— Кто бы ни прошел мимо меня и моей хижины, он волочил за собой два тела, по одному в каждой руке. Похоже, тот еще силач: тропа крутая и по ней не так-то легко тащить тяжести.
— Мы никого не видели, — сказал управляющий.
Вуффин показал в сторону берега:
— Я только что слышал там голоса.
Фелитта судорожно вздохнула:
— Нужно пойти позвать Хордило!
— Незачем, — ответил Вуффин. — Я все равно собирался отправить их наверх. Как и всегда делаю.
Шпильгит сплюнул, но ветер внезапно переменился, и слюна размазалась по лбу. Ругаясь, он стер ее.
— У вас всех кровь на руках, — бросил он. — Воистину, тот тиран в крепости нашел себе подходящих подданных.
— Ты так говоришь лишь потому, что злишься, — возразил Вуффин. — Каково это, а? Когда ты никому не нужен и все такое?
— Там, в Аспиде, сидит настоящий узурпатор.
— И что с того? Его брат тоже был узурпатором. И та ведьма, что до него, а еще раньше — тот сынок-бастард самого повелителя Аспида, который придушил его в собственной постели. Кстати, а что он вообще делал в постели своего папаши? — Вуффин пожал плечами. — Вот так все эти придурки и решают свои дела, а нам только и остается, что не высовываться и жить, как живется. Да ты и сам, Шпильгит, всего лишь сборщик налогов, прокляни тебя Худ. А мы ничего тебе не платим, и дело
